– К нему. Дома он? – буркнул седой, спохватился и наконец-то назвал себя: – Сидорчук моя фамилия. Егор Тимофеевич. Будем знакомы, – и добавил с опаской: – А вы кто же ему будете? Квартиру сдаете или как?
Девушка рассмеялась, бесстрашно протянула Сидорчуку хрупкую ладошку и сказала:
– Анастасия Сергеевна. Я хозяйка дома. Николай Ростиславович мой постоялец. Не бойтесь, я не враг. Как это у вас говорится?.. Контра, да? – Она опять засмеялась, негромко, но звонко.
Сидорчук не терпел таких шуток и совсем помрачнел. Но трепетная теплая ладонь, которую он осторожно пожал своей задубевшей пятерней, казалась такой беззащитной, такой нежной, что Егор Тимофеевич даже слегка растрогался.
– Вы, барышня, того!.. – строго сказал он. – Как говорится, не дай бог. У нас с контрой разговор очень серьезный. Так я до Николая. Дома он?
– Скоро должен прийти, – объяснила девушка. – Доктор велел ему побольше гулять после ранения. Тут за околицей роща. Березки, тихо… Николай Ростиславович любит там гулять. Да вы проходите в дом! Я вам чаю согрею! И товарищей своих зовите – отдохнете с дороги.
Сидорчук опять обернулся, взглянул на свой автомобиль, остывающий под осенним ветром, досадливо махнул рукой.
– Некогда нам чаи гонять, барышня! – довольно сурово брякнул он. – А войти придется. Желаю посмотреть, что за дом у вас такой. Мы с Николаем Ростиславовичем давненько друг друга знаем. В одной каше варились. Недавно вот в Самаре ту самую гидру контрреволюционную вместе душили. Там ему чешский ефрейтор руку и прострелил. Хотели даже отнять, да хорошо, хирург умелый попался, отстоял, значит, руку. Сказал только, что покой нужен и гимнастика в умеренности. Сняли, значит, его тогда с фронта и сюда вот направили, чтобы окончательно подлечился. Мы с ним списывались. Он мне сообщал, что с хозяйкой живет, только не разъяснил, что с такой…
– С какой такой? – опять засмеялась Анастасия. – Да вы проходите! Что ж на пороге стоять?
Сидорчук, хмурясь, перешагнул порог, тщательно вытер сапоги о тряпку, прошел в комнаты. Внутри было чисто и по-женски уютно. Старая вытертая мебель не портила впечатления, а вызывала ощущение особенной теплоты, старой надежной гавани, спасительного укрытия от бурь. Это чувство совсем не понравилось Сидорчуку.
Шагнув к комоду, он взял в руки фотографию, оправленную в рамочку. Со снимка на него смотрел щеголеватый подпоручик, красавчик с усиками, в золотых погонах и сдвинутой набекрень фуражке. Глаза Сидорчука потемнели.