Но если бы на розыгрыше всё закончилось, так нет же! То, что Садальский после инцидента стал persona non grata для тусовок московской золотой молодёжи, – полбеды. Хуже другое – его на пушечный выстрел перестали подпускать к московским великосветским салонам – местам заседаний ареопага самых авторитетных деятелей театра и кино, в которых так нуждался Садальский для продвижения по рампе и по жизни…
Было так.
2 сентября 1973 года исполнилось 40 дней траурной дате – смерти поэта-песенника Михаила Исаковского. Сороковину решили отметить в хлебосольном доме Никиты Владимировича.
К 16 часам на квартире Богословского собрался цвет столичной и союзной интеллигенции – генералы и маршалы от литературы, музыки, театра и кино. Все – в чёрных костюмах, белых рубашках, при галстуках, как и подобает скорбности момента. Сидят, чинно произносят спичи и тосты, в меру пьют, обильно закусывают.
Как вдруг ровно в 17 часов в квартиру, сминая челядь, что прислуживала за столом, ввалился Садальский с гармошкой-двухрядкой и с двумя девками в изрядном подпитии. Но венец картины под названием «Не ждали» в другом: Стасик явился… в костюме дятла! С головы огромный чёрный клюв свисает, сам он в чёрное спортивное трико одет, а крылышки, как у цыпленка-табака, сзади, из спины торчат. Девки, наоборот, во всё белое вырядились, голубок изображают…
Шум, гам, песни, пляски в одном конце комнаты. Недоуменные взгляды и каменные лица – в другом. И так – минуты три продолжалось. Пока из-за стола не поднялся Ян Френкель, да как гаркнет:
«Это что за маскарад, мать вашу?! А тебя, дятел-долболом, я узнал… Ну-ка, вон отсель, чтоб духу твоего не было, а не то я те клювик враз обломаю!»
Стасик смешался. Клювиком, что на голове, пытается лицо закрыть, а девки – хоть бы хны! – пляшут и орут: «Любо, братцы, любо, любо, братцы жить, с нашим Богословским не приходится тужить!»
Тут уж цвет и гордость отечественного искусства не выдержали. Все разом из-за стола, да на троицу – прыг. Задали им такого трепача, что только крылышки чёрные да белые по комнате разлетелись! Спровадили троицу удалую и обратно – к столу. Смотрят на хозяина, а в глазах немой вопрос. А он сидит, беззаботно курит и привычной своей загадочно-ироничной улыбкой улыбается. Наконец расщепил уста и молвил: «По этому поводу, господа, Оскар Уайльд сказал так: