– Что значит за город? – не понял я.
Смысл последней фразы был понятен без разъяснений.
– Из крепости выйти, – спокойно пояснил солдат. – Под конвоем, конечно. Будете милостыню просить, иначе скоро у вас кишка на кишке плясать будет. Мы кормить постоянно не могем. Никаких порционов не хватит на эдакую ораву.
Меня передернуло. Понятно, что голод не тетка, но собирать милостыню… Я и раньше не мог представить себе, что смог бы опуститься до такого. Слишком унизительно, даже для меня, циничного и наглого уроженца двадцать первого века. И та часть, что, возможно, принадлежала настоящему Дитриху, сразу запротестовала.
– Я лучше умру, – вырвалось у меня.
– В том то и дело, что умрете, ежели кушать как положено перестанете, – покосился Петров. – После пыток нутро мясца просит, чтобы все хорошо срасталось, а у вас даже круп и тех не осталось.
– Все равно, – сказал я, не вставая с сена.
Дела вроде шли на поправку. Хотя скованность движений не исчезла, простейшие манипуляции я уже мог проделывать без помощи Карла. Стоит отметить, что юноша очень помог мне в это время. Такой самоотверженной отдачи, доброты и самопожертвования от парнишки, в сущности, я не ожидал. Вот только отблагодарить нечем.
Карл тоже отказался от похода за милостыней.
– Воля ваша, – вздохнул Петров.
На следующий день в мисках плескалась прозрачная жижа, больше походившая на кипяченую воду, нежели на суп. Я зачерпнул ложку, попробовал и скривился. Действительно кипяток, разве что на дне лежало несколько разварившихся крупинок да на поверхности плавали непонятные травинки.
– Это есть невозможно. – Карл тоже отодвинул свою плошку в сторону. – Я обычно не привередлив, но это не еда.
– Другой нет. – Петров скорчил грустную мину.
Сам он жевал сухарь, однако не спешил с нами делиться.
– Может, у нас в Петербурге имеются какие-нибудь родственники или знакомые? – с надеждой спросил я.
– С ними тоже плохо, как и с деньгами, – грустно ответил Карл.
Еще через день в супе уже не было ни крупы, ни травы. Да и дров осталось совсем немного, а без них в сырой холодной камере просто не выжить.
«Что за скотство, – думалось мне, – мало того, что в тюрьму посадили, так еще и о содержании не заботятся. Крутись как хочешь».
Дрова закончились к середине третьей недели. Солдаты грелись, не снимая епанчей – так называли плащи без рукавов, которые выдавались в холодное время, – у нас с Карлом осталась только отсыревшая солома. Отношение караульных резко изменилось. От былого добросердечия не осталось и следа. Выяснилось, что мы находимся полностью в их власти. Караульный имел полное право избить заключенного, связать или посадить на цепь. Лишь бы был повод, впрочем, если его не имелось, всегда можно к чему-то придраться. Особенно они не зверствовали, но даже их бездействие усугубляло наше положение.