– Складно получается. Но ведь сами знаете – у нас вор на воре сидит и вором погоняет. С рубля половина на откаты уйдет.
– Это верно, – согласился я. – Сволочей возле кормушки у нас предостаточно. Сколько ни сажай, только прибавляется. А все почему? Потому что знают они – если адвокатам не удастся отмазать их от суда и следствия, то в лучшем случае припаяют им приговор года на два-три условно, а уж если посадят, так выпустят в скором времени за примерное поведение, еще и камеру дадут со всеми удобствами – телевизором, холодильником, микроволновой плитой и баром. Безнаказанность – она только развращает. Пора, пожалуй, у нас снова смертную казнь вводить. Поймали тебя с ладошками, на которых спецкраской отпечаталось слово «взятка», скрутили ручки и ножки и, помолясь, на расстрел утречком.
– Так ведь это… – запнулся шофер, – не боитесь, что снова тридцать седьмой год настанет?
– А чего я должен бояться? Нас этим тридцать седьмым годом как жупелом пугают, а собственно, что тогда было: одну обойму госчиновников пересажали и перестреляли, а другую на их место посадили. Только те товарищи, чьи задницы устроились в нагретых креслах, перед глазами имели наглядный пример – чего можно и чего ну никак не стоит делать, ни при каких обстоятельствах. Не удивлюсь, если именно по этой причине мы победу в Великой Отечественной зубами у немцев вырвали.
– А простые люди? Они что – не пострадали?
– Почему не пострадали? Еще как пострадали! Только все это происходило и задолго до тридцать седьмого года, да и после него тоже. Однако у нас почему-то размахивают именно этим злосчастным годом, хотя, проведи такого рода зачистку нашего госаппарата сегодня, вся страна бы в едином порыве рукоплескала.
– Пожалуй, что верно… – Таксист надавил на тормоз. – С вас сто двадцать рублей.
Машина плавно остановилась. Надо же, не заметил, как приехали.
Офис Леха снимал знатный, в здании еще сталинской постройки. Эх, умели же тогда на совесть строить – с колоннами, арками, лепниной. На века делали, чтобы потомки с гордостью взирали, дедами, отцами гордились. Посмотришь на эдакую красоту и монументальность: душа радуется, на возвышенное тянет. Не то что хрущобы и современная панельно-кирпичная серость, заполонившая городские улицы после смерти друга всех детей и физкультурников.