Усаживаясь в полупустой вагон, юноша взглянул на часы мобильника. Час дня. По местному одиннадцать. А с тренером и ребятами они встретятся у вокзала Сен-Лазар, у памятника в виде часов. Вечером, в двадцать три ноль-ноль. Самолет утром. А до двадцати трех еще времени-то! У-у-у-у! Значит, так, сейчас в госпиталь, быстренько передать посылку «брату Пьеру», а потом, потом… Это ведь Париж, господи! Поехать в центр, на Ситэ, к Нотр-Дам и Дворцу правосудия… Или нет, лучше добраться до Лувра. Потом по Риволи – в сад Тюильри, погода-то! И дальше – как два года назад гуляли с отцом, тогда еще не больным, а вполне даже здоровым, – через сад Тюильри на площадь Согласия, потом по Елисейским Полям к Триумфальной арке. А может быть, свернуть к башне?
Максим улыбнулся и посмотрел в окно – поезд как раз выбрался на поверхность и проезжал по мосту через Сену. И вот она – башня! А вот станция «Бир-Хакем», но с нее башню смотреть не хочется – неудобный ракурс, как будто из-за угла подглядываешь. Иное дело – с «Трокадеро», с холма Шайо, – вот тут вид так вид, отец именно туда приводил Макса. Отец… Как-то он быстро сдал, слишком уж быстро. Хотя, с другой стороны, пятьдесят семь лет, Максим ведь у него поздний ребенок. А маме тогда было всего двадцать! Совсем молодая девчонка, в два раза моложе отца.
Отец был археологом, они на раскопках и встретились, кажется, где-то на юге… Или нет, под Новгородом. Мать увлекалась Древним Египтом, и сколько книг от нее осталось! На разных языках, не только на русском. Осталось…
Эх, мама, мама… Как говорил отец – и дернул же черт! Даже могилы и той не осталось. Раз в год, восьмого мая, – именно тогда погибла мама – Максим с отцом обязательно ездили на Вуоксу, к тому самому порогу. Сложили из камней памятник, даже эмалевую фотографию прикрутили – пересняли с той, что была: «Тимофеева Яна Тавовна».
А фотография-то оказалась веселой – других просто не было, и мама – красивая молодая девчонка! – улыбалась так задорно, весело, словно бы говорила: «Ничего! Прорвемся!» Прорвемся – это было ее любимой слово. Макс, правда, этого не помнил – слишком уж мал был.
Со стороны матери родственников не имелось, она была детдомовская и, по словам отца, о детстве своем вспоминать не любила. Отец тоже жил одиноко – все родственники погибли в блокаду, отец скончался от ран, а мать, Максимова бабушка, умерла еще в семидесятом. Такие вот дела.