Трофим отбивался:
– Власть, она лучше знат, как нам жить! – успокаивал расходившуюся жену Трофим. – И не твоего это бабьего ума дело. Дострекочешься, так и тебя в ссылку упекут! – он показал на жамовское подворье. – Умник, трех коней завел, молотилку-пятизубку купил, домину отгрохал!
– Ну и че! – взъерепенилась вдруг Татьяна, заступаясь за Лаврентия. – Он-то лишний раз не присядет вроде тебя. У него все в руках горит.
Трофим недовольно засопел, а Татьяна продолжала наступать, передразнивая мужа:
– Власть есть власть! Она знат, че делать! А коня, небось, поле вспахать у Лаврентия просишь? Ну и просил бы в своем сельсовете, если она власть, пусть и дала бы тебе коня, а?
– Ты че мелешь! – испуганно прикрикнул Трофим, но жену уже было не остановить.
– Какая она власть – одни галифе, подшитые кожей, да пустой портфель. Вот и вся власть твоя и твово Марченки. Он своего коня сдуру на ноги посадил, теперь всю деревню посадит. Я смотрю, она всяким прохиндеям, лодырям и пьяницам – мать родна, только не нам. Вот погоди! – злорадно закричала Татьяна. – Пустят они вас по миру, пустят! Расселись в сельсовете, будто никто не знает, че они надумали там. Все-е зна-м! – и уже грустно и как-то удивленно-тихо заговорила: – Ну ладно… Лаврентий Жамов, Александр Щетинин, а Глушаков Ефим чем помешал? Ведь вся деревня знает, что больной – киластый. И тоже на выселки.
– Ты рот-то че на меня раззявила! – смутился Трофим. – Я, что ли, высылаю?!
Татьяна горько и беспомощно улыбнулась:
– Пойдешь на собрание – первый руку подымешь. Уж я-то знаю!
– А ты дак не подымешь?
Татьяна дернулась, точно ее огрели плеткой. Она зло посмотрела на мужа.
– А я не пойду на собрание, не желаю!
– Пойдешь… Куда денешься…
Так и ворочалась на деревянной кровати мать, и в беспокойном сне метался на лавке сын.
Татьяна и Трофим поднялись рано утром, едва забрезжил рассвет. Не проронив ни слова, они занялись каждый своим делом.
Она загремела посудой в кути, готовя завтрак, он быстро обулся и, накинув телогрейку, вышел во двор управиться со скотиной.
Иван встал, когда уже совсем рассвело, только спали еще на полатях два младших брата и сестренка. Он молча поел и стал собираться. Взял хлеб, кусок сала, сняв с гвоздя ружье.
Мать удивленно смотрела на сына и, не выдержав, спросила:
– Ты куда собрался?