– Саныч, эти педерасты тебе зубы выбили!
Сказал и осекся, ибо Пасюк от констатации этого простого факта оскалился бешеным псом.
– Я с этими коммуняками недобитыми сейчас посчитаюсь. Только ты меня развяжи скорее, путы на тебе я уже перегрыз. И зубами все веревки с ремешками вытянул. Хорошо связали, сволочи. Это не Тунка, а прямо заповедник недобитых коммунистов!
Артемов присел – голова жутко болела, ее разламывало, будто внутри с молоточком засел маленький, но пьяный в дупель, гномик, и принялся со всей своей бесшабашной дури лупить по стенкам бедной черепушки. То ли зверское похмелье началось, то ли от побоев, а скорее от двух этих факторов вместе взятых.
Машинально Родион огляделся, скидывая с себя веревки – их явно заперли в каком-то теплом сарае для скота, ибо смердило навозом или пометом изрядно, благо еще и печь была.
Теплая!
– Да ты не озирайся, развязывай меня скорее…
Злой шепот друга выдернул его из созерцания, и Родион принялся растирать затекшие от пут руки, с изумлением разглядывая глубокую бороздку на коже запястий.
– Так завсегда бывает, Родя. У меня руки тоже затекли. Да не сиди ты сиднем, развязывай!
От яростного шепота Артемов наконец-то опомнился и принялся разматывать Пасюка. Узлы пальцам не поддавались, ногти были недавно острижены, а потому он недолго думая пустил в ход зубы, хотя прикасаться ими к липким и вонючим ремешкам было противно.
Измочалил кожу и потянул кончик – вроде бы хорошо пошло. Но запашок стоял такой, что к горлу подступила тошнота, и его неожиданно вырвало гнусной и дурно пахнувшей смесью прямо на спину товарища. Хорошо, хоть лицо успел чуть отвернуть в сторону, и большая масса рвоты загадила и без того грязный пол.
– Ты что творишь, паря! На хрена меня облевывать!
Возмущение Пасюка было воистину безграничным, голос прямо дрожал от едва сдерживаемого негодования. И Родиону повезло, что руки того были еще связаны, иначе схлопотал бы он крепкую плюху.
– Прости, Саныч, я нечаянно!
– Да ладно уж, прощаю. И так я грязный как свинья – и стираться надо, и мыться. В баньку бы…
– Не мечтай. И радуйся, что я отпетушить тебя не дал!
– Что?!
Пасюк чуть ли не подлетел на полу, глаза вылезли из орбит. В другое время Родион бы засмеялся, но сейчас ему было не до смеха. Он сам искренне верил в то, что говорил, настолько красочно было воспоминание об охватившем его тогда ужасе.