– Ну наконец-то! – прошипел он, заметив, что спутник его пытается разлепить заплывшие веки. – Сколько можно разлеживаться? Вот задрых – не растолкаешь! Мы что, спать будем или пути к спасению искать?
Ответить ему Иван смог не сразу, равно как и понять, где именно они находятся. Только вытащив свою тушку из грязной, зато шелковой, с балдахином, постели, кое-как доковыляв до окна и бросив удивленный взгляд на чудесный вид, открывшийся из него, он сообразил, что к чему, и сказал «ой!».
– Именно что «ой»! – проворчал Кьетт. – Какого лешего было столько пить вчера?
– Так наливали, – пожал плечами Иван, он все вспомнил. – Слушай… ты не узнавал, где у них тут уборная?
– Под кроватью у тебя, – мрачно хмыкнул нолькр, указывая пальцем на крупный фаянсовый сосуд. – А сливать полагается прямо в окно.
Иван опрометью бросился во двор. Кьетт поскакал следом:
– Стой! Куда ты! Не туда! Заблудишься! Иди за мной, я все тут уже изучил, пока ты дрых.
Внизу (к счастью для Ивана, уже на обратном пути) их встретил хозяин. На его широком, немного простоватом для дворянина лице вчерашняя попойка не оставила ни следа, граф был весел, бодр и обуреваем жаждой действия.
– На рынок скакать поздно уже, – начал он без всякой преамбулы, из чего Иван заключил, что этот разговор – лишь продолжение начатого ранее, в его отсутствие. – Торговцы все разошлись уже. Я так думаю, чтоб не скучать, поскачем на нежить охотиться?! Перебить бы ее, чтоб в зиму голодная по округе не шастала. А повезет, так и лоскотуху вашу загоним.
– Ой! – вырвалось у Кьетта невольно. – Не надо ее загонять! Жалко!
Лицо графа расплылось в понимающей улыбке.
– А-а! Так вы с ней поладили?! А что, баба, она и есть баба, как ни обзови… Ладно, пусть живет, коли так. Зовите ее сюда, посмотрим, что за красотка!
– Зови! – Кьетт подтолкнул Ивана в бок. – Она тебя любит!
– Да как же я до нее доорусь? – опешил тот. – Она в роще у деревни осталась! Это ж километров десять!
Кьетт негодующе покрутил головой:
– Сам ты деревня! Не надо орать, зови обычным голосом: любимая, приди. Она и явится.
– Ну любимая, приди! – не без раздражения бросил Иван.
Явилась. Грязная, полуголая, счастливая. Хотела броситься Ивану на шею, уж и руки простерла для объятий, и губы вытянула трубочкой для поцелуя и вдруг застыла как вкопанная, устремив восхищенный взор на графа. А потом замирающим от восторга голосом прошептала: