После нескольких часов, проведенных в полете и за рулем, Энни наконец свернула на арендованной машине на плавучий мост, соединяющий полуостров Олимпик с основной частью штата Вашингтон. По одну сторону моста бурлили волны в шапках белой пены, по другую – вода была спокойна и отливала серебром, как новенькая монета. Энни открыла окно и выключила кондиционер. В машину влетел чистый влажный воздух, и прядки волос надо лбом сразу стали завиваться крошечными колечками.
За окнами разворачивался пейзаж в сочных зеленых и голубых тонах ее детства. Энни свернула с современной автомагистрали на двухполосную дорогу. Под сиреневатым слоем тумана, скрытый от глаз, лежал полуостров, плоский кусок земли, окаймленный с одной стороны вздымающимися горами со снежными вершинами, а с другой – дикими, продуваемыми ветром пляжами. Это было место, не тронутое суетой и суматохой современной жизни. Старые деревья в лесах стояли, припорошенные серебристым мхом, высоко вздымающийся скалистый заслон защищал береговую линию от неистового прибоя. В самом сердце полуострова находился национальный парк Олимпик – почти миллион акров ничейной земли, управляемой матерью-природой и мифами коренного народа Америки, жившего здесь задолго до прихода белых пионеров.
По мере того как Энни приближалась к родному городу, леса становились гуще и темнее, ранней весной их все еще покрывал мерцающий, переливчатый туман, скрывавший зубчатые верхушки деревьев. В это время года леса еще спали, и тьма опускалась еще до того, как в школе прозвенит звонок с последнего урока. До самого лета ни один разумный человек не рискнет свернуть с главной дороги. В этих краях из поколения в поколение рассказывали и пересказывали истории о детях, которые свернули с дороги, и после этого их никогда больше не видели, о снежном человеке, который бродит по ночам в чащах этого леса, нападая на ни о чем не подозревающих туристов. Здесь, в зоне пропитанного влагой леса, погода менялась быстрее, чем настроение юной девицы. В одно мгновение ясная, солнечная погода может смениться снегопадом, оставив после себя только кроваво-красную радугу, по краям темную до черноты.