Платок тот был на зависть всем хуторским бабам. Одна саватеевская невестка торговалась с солдаткой, золотой перстенек с бирюзой за него предлагала. Не отдала! Мужнин подарок, сказала, дороже всякого золота.
Неспокойно стало на хуторе. Бои придвинулись ближе, уже были слышны выстрелы. К вечеру пришли белогвардейцы с обозом. Митина жена несколько дней на улице не показывалась, а однажды в сумерки постучала в окошко к саватеевской невестке, той самой, что платок хотела перекупить. Удивилась баба: такая гордячка и вдруг сама пришла! Опустила глаза казачка и говорит:
– Коли не передумала платок брать, на вот… Только не за кольцо, а за продукты.
Баба смотрит и диву дается. Видать, совсем оголодала молодка, если с дорогим сердцу подарком расстается, и не за золото, а за кусок сала и каравай хлеба. Взяла платок, вынесла ей щедро за него. Казачка завернула все в фартук и унесла.
А в ту пору на дворе оказался белогвардейский офицер, что был у Саватеевых на постое. Поразила его красота молодки. Долго смотрел ей вслед, как завороженный. Потом стал расспрашивать у хозяев, кто такая.
– Тут не подступиться, – сказали ему. – У нее гордости на семерых хватит. Да и замужняя она, ее Митька против вас в Красной Армии воюет.
Офицер ничего больше не спросил и не сказал. Только на другой вечер пошел на край хутора, где стояла Митина хата. Постучал деликатно в окошко, потом вошел. Сам красивый, форма нарядная и сабля на боку. В горенке увидел давешнюю молодку, сидит она за столом и что-то вяжет. Всегда такая гордая и смелая, а тут ее будто подменили. Глаз от спиц не поднимает, держится за них, словно утопающий за соломинки.
– Что же ты так плохо гостя встречаешь? – обиженно спрашивает офицер.
Казачка, не поднимая глаз, отвечает:
– Какие нынче гости? Угощать нечем.
– Мне угощения не надо, – говорит офицер. – Я не за тем сюда пришел. Красотой твоей хочу полюбоваться, поговорить с тобой.
– Мы не ученые, не умеем с благородными людьми разговаривать, – отвечает казачка, а сама все вяжет.
– Да брось ты работу, взгляни на меня хот раз, – сказал офицер, взял у нее из рук вязание и положил на стол.
Тут она и подняла глаза – будто два всполоха ожгли офицера. Прямо застыл он от ее взгляда и красоты. Долго стоял так офицер, не смея шевельнуться и не находя слов, чтобы выразить свое восхищение. Потом пришел в себя и говорит: