– Но сейчас Вы в хо-хороших отношениях?
– Да чего злобу-то таить? Какой с неё прок? Петровна мне травки даёт, чтобы я заваривала сы́ночке моему. А как начинает о грехах крякать, я стараюсь сразу-то и слинять. Чего слушать одно и тоже.
– Когда не знаешь, как помочь, начинаешь не-небылицы всякие приду-ду-думывать. Так наверное и Ва-ваша Петровна. Хо-хорошая сказочница.
– Да ладно, чего попусту языками молоть. Я что сказать-то хотела. Нашлась хата для тебя. Завтра пойдёшь посмотришь.
– А сейчас н-нельзя?
По тому, как у меня загорелись глаза, женщина поняла, что сообщила мне очень радостную новость.
– Ну наверное можно. Мо-о-ожно наверное. Ключи то есть, – растягивая слова, отвечала Евгения.
То, что она водила пальцами по густой брови, явно говорило о том, что она думала. Такой глубокий мыслительный процесс прерывать было нельзя. Не хотелось мне сбивать ее с панталыку (да, как видите время, прожитое в деревне не прошло даром, понахваталась и я колоритных словечек).
Взвесив все «за», которых оказалось куда больше, чем «против», она очень оперативно вынесла мою сумку из дома и рукой дала понять, что мы уходим.
Не смотря на то, что на улицу тихонько опускались сумерки, мне не было страшно. Держа в руке одну-единственную сумку, я чувствовала себя уверенно. Сейчас мне было сложно представить то несметное количество вещей, которые остались висеть на вешалках в московском доме: переполненные шкафы ненужных нарядов, бесконечное количество обуви и сумок, несколько десятков шуб и пальто из самых дорогих столичных бутиков… Пустая трата денег. Безжизненный хлам. Ни запаха ели, ни звука сверчков.
Господи, сколько пыли. Сколько лишнего забивало мою комнату. Собственно, и носить все эти вещи я толком не умела. Каждое утро мне был заранее подобран костюм в школу. Не смотря на то, что у нас была строгая школьная форма, каждый пытался выделиться, выпендриться, что называется, «умыть» друг друга, обувая новую обувь и обязательно новую сумочку под цвет. А это тянуло за собой новую заколку для волос, часы и бижутерию. Мать злилась, когда я сопротивлялась этому безумию. Театр абсурда, в котором я должна была играть вместе с остальными, вводил меня в депрессию. Сама того не понимая, я чахла. Силы убывали с каждым днём. Я чувствовала, как превращалась в жалкое подобие самой себя. Это не могло длиться вечно. Сначала я перестала спать, потом начала отказывать от еды. Яркий свет раздражал так, что глаза слезились, а лоб покрывался потом. Я больше не могла вставать.