– Об этом не беспокойся. Ну, по рукам.
– Сотня марок не так уж много за такую услугу.
– Таков был уговор, – сказал Питт.
– Тогда мне надо найти еще пару парней, чтобы покрыть расходы.
– Так не пойдет, – запротестовал Лёбберман. – Если нас будет слишком много, это вызовет подозрения.
– Ну хорошо, Медуза. Давайте скинемся еще по десятке. Теперь для нас нет никакой разницы.
– По двадцатке, – уточнил Хейне.
– Хорошо, но не больше.
«Теперь, – подумал Хейне с удовольствием, – мне не придется отдавать Доре собственную сотню». На всякий случай он попросил сто марок у отца. Он сошел на берег, оседлал велосипед и укатил прочь.
Хейне вернулся незадолго до построения на медосмотр. По пути на призывной пункт он сообщил Тайхману и Штолленбергу, что Дора получила свои пятьсот марок, и рассказал, как их добыл. Они не поверили ни единому его слову.
– Это истинная правда, – уверял Хейне. – У меня есть дядя, отец моего брата, он генерал и был уволен из армии по здоровью, из-за диабета. Он живет в Нинштедтене…
– И он любезно предложил тебе немного своей мочи?
– Вот тут-то вся загвоздка. Его болезнь подала мне идею. Конечно, я не был в Нинштедтене. Бог ты мой, да мне и в голову не пришло бы поехать в такую даль на велосипеде. Я щедро поделился с товарищами собственной мочой.
– Смотри-ка, на что ты способен ради шлюхи, – удивился Тайхман.
– Я сделал это не для нее, а так, ради хохмы. Хотелось натянуть нос этим придуркам.
– А они отделают тебя, если поумнеют.
– Я к тому времени буду уже далеко. Вчера вечером я позвонил нашему министерскому другу в Киль. Он сказал, что все сделает как надо. Он еще позвонит сегодня днем.
Тайхман подумал, что Остербур получил по заслугам, и не стал осуждать Хейне. Остербур не смог пойти на медосмотр. У него были сломаны нос и нижняя челюсть, выбиты несколько зубов, а глаза не открывались. После того как Швальбер отмыл ему лицо, старпом отослал Остербура в госпиталь.
– Так с товарищем по команде не обращаются, – заметил он. – Это уж слишком.
Очередь на медосмотр дошла до них только через три часа. Потом все пошло быстро. Осмотр был поверхностным, а врачи настроены дружелюбно. Лишь один из них пытался проявить добросовестность. Он был молод и, наверное, поэтому кричал на обследуемых, а может, ему просто не нравилась его работа. Он заставлял моряков нагибаться, выставив свои голые зады и раздвинув руками ягодицы, чтобы доктор мог заглянуть поглубже. В кабинет заходили по трое. Старпом и Лёбберман, наверное, недостаточно широко раздвинули ягодицы, и доктор взревел: