(здесь Николай Павлович должен вздрогнуть, поскольку содержание письма и суть оскорбления не объясняются). По виду бумаги (впоследствии оказалось, что эту бумагу мог купить каждый в английском «писчебумажном» магазине в неограниченном количестве), по слогу письма (более чем через сто лет экспертиза установила, что текст был составлен человеком, для которого французский язык был не родным, хотя, конечно, он в равной степени мог быть и голландцем, и русским), по тому, как оно было составлено (ну это вообще абсурд, поскольку историю Нарышкина знали далеко не все дипломаты, появившиеся в Петербурге после восшествия на престол Николая I), я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца (?!), от человека из высшего общества, от дипломата (?!). Я занялся розысками. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя под двойным конвертом. Большинство лиц, получивших письма, подозревая гнусность, их ко мне не переслали. (Замечательный результат всего лишь двухнедельных «розысков»! Пушкин не сомневается, что «все под контролем». Откуда такая уверенность, что диплом получили «семь-восемь человек», а если 10, 15, 20? А если кое-кто получил не» под двойным конвертом»? И в то же время тонкий посыл Николаю Павловичу: «большинство лиц, получивших письма, их ко мне не переслали». Утечка информации возможна!) В общем, все (!) были возмущены таким подлым и беспричинным (Наталья Николаевна, боже упаси, тут ни при чем) оскорблением; но, твердя, что поведение моей жены было безупречно, говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса. (Вот, Николай Павлович, кто твой соперник. Ты его нанял для отвода глаз, а он слишком вошел в роль. Хорошая наживка для солдафона, волею судеб взгромоздившегося на российский трон. Но главное здесь, что сам Пушкин никого не называет, а лишь пересказывает то, о чем «все говорили»!) Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем (Пушкин не настаивает на Дантесе, тонко намекая, что имя его жены связывают и с другим именем)… Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от господина Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества. Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю».