Начались теплые месяцы, земля расцвела во всей красе. Малыша крестили в местной пятиглавой церквушке, и он стал, вроде, поспокойнее.
У Маруси и Арсения было свое потайное место – за кустами сирени. Когда цветет, нырнешь в самую гущу, и словно одни во всем свете, а свет тот – рай.
– Слушай, что я написал… – Арсений доставал из кармана рубашки исписанный листок и, глядя в голубизну неба между тяжелыми пахучими гроздьями, начинал читать, немного другим, глуховатым, торжественным голосом:
Ты сном была и музыкою стала,
Стань именем и будь воспоминаньем.
И смуглою девической ладонью
Коснись моих полуоткрытых глаз,
Чтоб я увидел золотое небо,
Чтобы в расширенных зрачках любимой,
Как в зеркалах, возникло отраженье
Двойной звезды, ведущей корабли.
Маруся держала его руку, в глазах стояли слезы. «Ты сном была и музыкою стала…» Это про нее сказано! Вот такое счастье – как ни у кого! Вот он – единственный, которого беречь и любить до скончания века…
А он уже целовал ее, стянув нетерпеливо с горячих нежных плеч ситцевую блузку.
– Арсюшенька, Арсюшенька… – только шептала она. – Я еще девочку хочу.
– Будет.
Она прижалась к его груди, слушая сильные и гулкие удары сердца:
– А наши дети тоже станут поэтами? Станут! Непременно станут! В тебе этой силищи, этого дара на пятерых…
– Милая, милая моя… Тайна сие есть, – он умел превращаться в «великого». Вот ласкал, целовался и вдруг – словно застыл. Сидит, не шелохнувшись, и мысли далеко-далеко летают… Вот тайна, вот Божье благословение… Маша притихла: вдруг сейчас новые стихи прямо с небес в его душу стекают…
– А ты… ты знаешь какой? Ты – грандиозный! И не спорь – первого ранга поэт.
Весна с ее ароматами и птичьим щебетом – сказочные дни для родителей и малыша, нежившегося теперь на солнышке в картонной коробке. Мир преображался для Маруси в сплошное ликование, когда шагал рядом высокий, статный, с бронзовым профилем, в такт шагам вычеканивая сочиненные накануне строки, муж. А Рыська спал, нежась в тепле отцовских рук. Счастье – пронзительное, почти не переносимое. Страшно только, очень страшно. Когда дорогое хранишь – всегда страшно. Страшно богатею. Это нищему все трын-трава – терять нечего.
– Маруська, ты как лебедь белая, такая чинная, вальяжная, идешь, травинку грызешь, цветочки собираешь. А меня к делам тянет. Не могу я просто так, без дела гулять! Крышу у колодца починить надо? Этажерку для книг я почти закончил, собирать кто будет? Непорядок. Все горой навалено – неуютно как-то. Ты б салфеточку какую-нибудь, что ли, связала – отлично выйдет! Я дерево лаком покрою, а ты – кружевом. Вот и будет, где Толстому с Достоевским «на лаврах почить», – который раз подталкивал Арсений жену на стезю обустройства «гнездышка».