– Не отпущу… Перепугалась небось? – заглядывал он ей в глаза и, забыв про обиду, довольно посмеивался.
– Чуть руку не оторвал, – жаловалась, прижимаясь к нему, Дашутка. – Да что же ты меня держишь? Пусти!..
Роману хотелось ее поцеловать, но, испугавшись своего желания, он поторопился выехать на берег и спустил Дашутку на землю.
Не оглядываясь, въехал он на бугор. Выжимая на берегу замоченную в речке юбку, Дашутка пустила вдогонку:
– Эх, Ромка, Ромка, худой из тебя казак!
– Ладно, в другой раз не попадайся.
– Не попадусь. А попадусь, так вырваться – раз плюнуть.
– Посмотрим, – прыгнув с седла, ответил Роман.
Пока подтягивал чуть ослабевшие подпруги, слышал, как потешались девки над Дашуткой:
– За что это он тебя пожалел, не выкупал?
– Откупилась, поди?
– И как он ее, такую колоду, на седло вскинул?
Дашутка со смехом отшучивалась:
– Как же, стану я откупаться! Не на такую напал!
– А пошто не вырывалась?
– Вырвешься от такого, как же. Он мне все кости чуть не переломал…
– Будет вам, халды!.. Раскудахтались. Работа-то ведь стоит, – оборвал девичью веселую перепалку злой, скрипучий голос старухи. И сразу же тупо и мерно застучали песты, зашумела в решетах пшеница.
За излуками Драгоценки начинался выгон – тысячи десятин целинного, никогда не паханного простора. Многоверстная поскотина вилась по мыскам и увалам, охватывая кольцом зеленое приволье, где отгуливались казачьи стада. Белесый ковыль да синий, похожий на озера, покрытые рябью, острец застилали бугры и лощины.
Роман пустил Гнедого в намет. Он любил скакать в степной необозримой шири. Смутно видимую вдали поскотину сразу вообразил он идущей в атаку пехотой, а березы – зелеными знаменами, развернутыми над ней. Вместе со скачкой к нему всегда приходили мечты, упоительная игра в иную, выдуманную жизнь, где любое дерево и камень ширились, росли и могли превращаться во что угодно. При всяком удобном случае погружался он с радостью в беспредельный мир своей выдумки. Никогда ему не было скучно наедине с самим собой. Сбивая нагайкой дудки седого метельника, упрекал он себя: «Зря я оробел. Надо было ее поцеловать. И как я раньше на замечал, что она такая отчаянная?» Южный ветер бил ему прямо в лицо, степь пьянила запахом молодой богородской травы, и запел он старую казачью песню:
Скакал казак через долину,