– Увидишь его еще раз – передай, ежели поджог сделает, удавлю на первом столбе, – зло сверкнув заплывшими, узенькими глазками, сказал Иннокентий и отошел от Никулы.
– Видели, какой гусь? – обратился к парням Никула, кивнув головой на удалявшегося Иннокентия.
– И дурак Алеха будет, если не сведет с ним счеты, – отозвался Роман, ломая в руках таловую ветку. – Таких сволочей, как Иннокентий, давно проучить надо. Издевался над человеком, издевался, да еще и правым себя считает.
– У этих Кустовых вся семья такая. Все на одну колодку. Не люди, а чистые волки.
– Ладно, ребята, ладно!.. Не нам их судить, – поспешил переменить разговор Никула.
Немного спустя отозвал он в сторону Романа и принялся вполголоса выговаривать ему:
– Зря ты, Ромка, при парнях Кеху сволочью обозвал. На вас богачи из-за Василия давно по-волчьи глядят. Подвернись случай, сожрут они вас и не подавятся. Ты помалкивай лучше, на рожон не лезь. Это я тебе по-соседски говорю.
Роман выслушал его и нахмурился. Трудно было ему примириться с мыслью, что грехи дяди Василия – его грехи. Огорченный, отстал он от Никулы и шел позади всех до самого леса.
Киршинский сивер [1] полыхал фиолетовым пламенем цветущего багульника. Купы кедров и лиственниц стояли над этим неподвижным морем огня, как клубы зеленого дыма. И солнечный воздух переливался над ними тонким, сладостным ароматом багульника, смолистой горечью молодой хвои. Казаки остановились в кустарнике. Покурили, посоветовались. Разбились на стрелков и загонщиков. Загонщики остались на месте, а стрелки – в большинстве пожилые казаки, среди которых был и Северьян Улыбин, – пошли вперед. На дальнем закрайке, у подошвы отсвечивающих бронзой обрывистых сопок, был скотный могильник. Над падалью вечно кружились, каркали и шипели хищные птицы, трусливо разлетаясь, когда из поднебесья, сложив саженные крылья, падал камнем красавец орел.
Стрелки залегли и засели у самого могильника, за огромными, в узорчатых лишайниках валунами. С берданкой наготове Северьян удобно прилег на теплой выбоине валуна. Прилег и услышал: в сивере исступленно токовали тетерева. Когда тетерева умолкали, было слышно, как где-то высоко-высоко звенит колокольчиком жаворонок, а в орешниках негромко ликуют желтогрудые песенники-клесты да мерно постукивает красноголовый дятел.