– Моя фазенда, – прокомментировал мой Сусанин и, видимо, собутыльник на этот вечер. – Жена умерла четыре года назад – рак. Понимаешь ли, у нас тут экология ни к черту, она у меня этот сад… все своими руками… а я все профукал, да и нет желания у меня ковыряться в земле, слесарь я, не пахарь, и никогда им не был. – Он говорил как-то отрешенно, без эмоций, говорил о годах минувших без намека на сожаление. Виктор, а именно так звали моего нового знакомца, открыл калитку и пошел впереди меня к одноэтажному домику, приютившемуся в дальнем конце некогда красивого, а ныне увядшего сада, покрытого толстым слоем неубранного снега.
– Здесь у меня банька, – он неопределенно махнул вправо, я проследил за его жестом и увидел приземистую баньку из почерневшего от времени сруба, – топить сегодня не будем, дров маловато на зиму заготовил, а покупать жаба меня давит, хожу в нее по расписанию, чтоб до весны дотянуть.
Мы вошли в дом. Это был обычный деревенский домик: длинные аляповатые «дорожки» в коридорах, пара ковров, приколоченных к стенам в большой комнате, выполняющей роль одновременно гостиной и спальни, железная сетчатая кровать у печи, большой деревянный стол, очевидно, доставшийся Виктору от прабабушки, у занавешенного окна, и столь же массивные стулья вокруг него.
– Располагайся, – Виктор кивнул на стул, – спать ляжешь тут (он указал на кровать), – а я на печи подрыхну, как в детстве у бабки. Люблю на печи спать, вспоминаю, когда мне было лет шесть– семь, я часто у бабки оставался, родители в «ночные» работали. Заберемся мы с ней зимой на печь, огонь потрескивает под тобой, а тебе тепло и уютно, бабка начинает храпеть через пять минут, а ты лежишь и думаешь. Думаешь о всякой ерунде, о том, как днем залепил снежком Маринке, чтоб она обратила на тебя внимание, о том, что летом тебе могут купить велик, потому что летом у тебя день рождения и бабушка уже второй год откладывает по трешке на него со своей пенсии. Жалею я о своем детстве, ой как жалею, Саня, сейчас на печь залезаю и думаю о том времени, о том, как мне было хорошо. – Я видел перед собой глубоко уставшего человека, казалось, морщины его стали еще глубже, а глаза и вовсе побелели. Сейчас он был где-то очень далеко, там, где хотел бы задержаться на всю жизнь.
Виктор достал из холодильника вчерашнюю картошку, мы присовокупили к ней купленную мной сырокопченую колбаску и начали уничтожать запас коньяка. Виктор пил его и морщился, ругая меня на чем свет стоит за то, что я уговорил его вместо «беленькой» пить этакую гадость заморского происхождения. Он много рассуждал о том, что русскому хорошо и что иностранщине смерть, и это был бы обычный вечер, который я скоротал в компании случайного собутыльника, любящего пофилософствовать, если бы не история, которую он мне поведал, изрядно выпив.