– Надолго ли нынче заглянул к нам, сыне? – на старинным манер приветствовал его отец, привыкший к мимолётным визитам любимого отпрыска.
– Навеки, папенька! – объявил Роман Григорьевич драматически. – Переселяюсь. Скоро должен явиться Захар с вещами.
Вместо того, чтобы возликовать, как предрекал упомянутый Захар, генерал от инфантерии Ивенский, слишком хорошо знавший своего единственного сына, не на шутку встревожился.
– Что-то случилось? Какая-то беда?
– Ах, ну что у нас может случиться? – не желая огорчать отца рассказом об утренних событиях, отмахнулся Роман Григорьевич. – Просто скучно стало, утомился немного, обстановку захотелось сменить. Вы ведь не откажетесь принять меня?
На глупый вопрос Григорий Романович отвечать не стал – просто пропустил мимо ушей. Его насторожило слово «утомился». Любимое чадо действительно выглядело не лучшим образом, имело слишком бледный вид – недавнее крушение ещё давало о себе знать…
– Неприятности на службе?
– Несущественные. Всё управление наше захворало: и надзиратели, и приставы поголовно. Одному за всех вчера работать пришлось, сидел допоздна, глаза устали.
Ивенский-старший вгляделся в лицо сына внимательнее, заметил под носом не до конца смытые следы подсохшей крови.
– Да ты сам здоров ли, милый мой?
– Здоров и весел, как двуглавый конь Македонского Бицефал![4] – заверил сын бодро. – Но знаешь, я теперь отправлюсь к себе, и обед мне пусть подадут в постель, – в боку неприятно кололо, и он начинал сомневаться, не сломал ли при падении ребро.
Весь оставшийся день он пролежал на старом своём старом сафьяновом диване со сборником путевых заметок о странах Передней Азии в руках. Но чтение отвлекало плохо. Тревога не давала покоя Роману Григорьевичу, он ждал беды и на чём свет бранил себя, зачем ему, превратившемуся в магнит для несчастий, пришло в голову заявиться в родительский дом. Бежать надо было, скрыться подальше от людей, чтобы никто от близости к нему не пострадал… Но за окном выл ледяной бесснежный ноябрь, и бежать было некуда. Тем более, что ничего рокового больше не случилось, только у дивана подломилась задняя ножка, и прислуга, подавая обед, едва не обварила его высокоблагородие супом – Роман Григорьевич уже и расстраиваться не стал. Ему пришло в голову: а нет ли таинственной связи между чередой его невезений и следственными действиями в доме убиенного мага? Почему-то эта мысль его успокоила, и он задремал.