– Может, приказать, чтобы кошку изловили? Или п-пса какого пусть приведут? – на «псе он слегка заикнулся.
– Кошки не боятся никаких чар, сквозь самую сложную защиту пройдут невредимыми, – возразил Роман Григорьевич, втайне радуясь за кошек, он их любил, – для нас они не показатель. А как вы будете убеждать незнакомого пса открыть дверцу – не представляю… Давайте поступим иначе, – с этими словам он решительно направился к выходу.
Толпа зевак возле дома заметно поредела – разогнал не столько дворник, сколько мороз. Но особо стойкие из числа любопытствующих ещё толклись вокруг – ждали, когда покойника будут выносить. Были среди них и лица заинтересованные. Семеро оборванных и грязных мужиков с синюшными рожами и красными носами нарочно караулили – вдруг допустят подсобить, да кинут потом копеечку на водку? За помин, так сказать? К ним-то и обратился Роман Григорьевич.
– Эй, любезные! Работа имеется, чрезвычайно опасная. Плачу сто рублей.
У пьяниц алчно разгорелись глаза.
– А делать что надо, барин?
– Открыть заколдованную дверцу. Может на месте убить, может не сразу, а в несколько дней. А может не убить вовсе.
Глаза поугасли. Ну, как – боязно! Кому охота помирать, да ещё от колдовства? Да ведь и сто рублей на дороге не валяются, в жизни таких деньжищ не видывали, хоть в руках подержать напоследок…
– Барин, – окликнул один, тощий и чёрный, с козлиной всклокоченной бородёнкой, – а коли порешит меня на месте, семействе моей деньги отдашь?
– Двести рублей пошлю твоей семье, – обещал Ивенский твёрдо, и Удальцев украдкой вздохнул – за двести рублей он и сам рискнул бы, пожалуй, если бы разрешили.
Мужик сорвал с головы шапку, разудалым жестом швырнул оземь.
– А, была не была, двум смертям не бывать… Веди, барин! Чегой отворить нужно?
Привели.
– Эту, что ль? А посторонись!
Мужик попался отчаянный – долго собираться с духом не стал, сходу рванул дверцу… Собравшиеся замерли в ожидании ужасного…
Не произошло ровным счётом ничего. Ни вспышки, ни грохота, ни крика… Израсходовала свои чары колдовская шифоньерка, даром потратил Роман Григорьевич личные сто пятьдесят рублей. Пятьдесят он дал мужику сверху – за лихость.
– Держи вот. Да домой-то донеси хоть половину, не пропей дорогой.
Едва получив деньги в трепещущие руки, мужичонка растерял всю свою удаль, принялся подобострастно кланяться.