– Что вы намереваетесь делать?
– Ничего. Наверное, ваша переписка менее красочна, чем моя. Каждый раз, просматривая почту, я страстно желаю отыскать дело, достойное моего таланта и стоящее потраченного времени. Однако чаще всего нахожу лишь бессвязные разглагольствования чудаковатой старой девы или скучные лирические излияния новобрачных. Хочу показать вам весьма забавный образчик такого письма. Оно пришло на прошлой неделе из Брайтона.
– Неужели вас нисколько не заинтересовало это странное послание?
– К своему стыду, я вынужден иметь дело со многими преступниками, поэтому иногда приходится получать такие письма, – заметил Шерлок раздраженно. – Оно написано на дешевой бумаге и послано из лондонского Ист-Энда. Ни отпечатков пальцев, ни малейшей зацепки, которая помогла бы найти автора письма. Что прикажете с ним делать? Весьма необычный почерк: никогда не доводилось такого видеть.
Он внимательно изучал листок бумаги.
– Ну, и как вы поступите? – вновь поинтересовался я.
– Самое лучшее, мой дорогой Уотсон, – бросить это послание в корзину.
Холмс отшвырнул письмо и резко сменил тему, заговорив о философском аспекте работы Ричарда Оуэна[3].
На следующий день я увидел раскрытый на столе Холмса рабочий журнал и убедился, что он не выбросил письмо, а аккуратно подклеил. Я хотел было спросить детектива, не появилось ли у него каких-нибудь зацепок в этом деле, но его неожиданный приезд с известием о вызове в Кэмберуэлл заставил меня надолго забыть об этом странном послании.
Мои попытки написать хронику жизни и карьеры мистера Шерлока Холмса и тем самым ввести сведения о нем в научный оборот были отмечены по заслугам, однако те же люди, что хвалили меня, указывали на нередкие отступления от точной хронологии. При этом они любезно объясняли эти огрехи спешкой или относили их на счет нерадивых литературных агентов. Я сразу должен признаться, что эти ошибки, сколь бы вопиющими они ни казались, были допущены намеренно. Пожелания Холмса, не говоря уже о моей природной осмотрительности, не позволили мне всегда быть абсолютно точным, что столь высоко ценится биографами. Я изменял даты второстепенных дел, чтобы замаскировать более важные, придумывал имена и обстоятельства, тщательно сохраняя суть событий, без чего мои записи вовсе потеряли бы всякий смысл. Было бы нелепо наводить тень на плетень, излагая факты, известные не только лондонцам, но и всему миру. Поэтому я расскажу всю правду о том, что случилось со мной и Холмсом, не скрывая ничего об ужасной серии преступлений, которые пришлось расследовать моему прославленному другу и мне.