Воззрения Ницше всегда, казалось, столь резко отличались от мнений среды, в которой он рос, что часто воспринимались неистовой реакцией протеста на свое воспитание. Даже на его философию взирали не более как на выверенную антитезу взрастившей его традиции. Он был наследником династии лютеранских священников, восходящей к началу семнадцатого века; его отец и оба деда были служителями лютеранской церкви, и первые пять с половиной лет своей жизни он прожил в доме приходского священника, после чего жил в не менее набожных домах. Это обстоятельство породило мнение о причинах неприятия им религии в дальнейшем. Однако есть две причины, позволяющие опровергнуть подобное объяснение генезиса убеждений Ницше. Во-первых, ни один серьезный ученый сегодня не склонен преувеличивать разницу между христианскими взглядами и собственными взглядами философа: сегодня тенденция – я полагаю, оправданная – делать упор на традиционные элементы его философии и их связь с «протестантской» традицией познания, частью которой, можно сказать, является практически вся немецкая философия. Во-вторых, надобность объяснять иррациональность, каковая считается характерной для воззрений Ницше, отпадает по мере того, как растет уверенность в том, что они вовсе не иррациональны. Представление о его философии как следствии окружения опиралось на тезис о том, что природа его воззрений скорее эмоциональна, нежели рациональна. Эта предпосылка эмоционального бунта вела к трактовке в русле иррационализма, так как именно иррационализм ответствен за непримиримость и радикализм бунта. И здесь снова приходится пересматривать привычную картину; теперь возникает соблазн пренебречь бунтовской составляющей, вместо того чтобы сделать на нее упор, ибо наличие ее в его философии Ницше несомненно, а заодно сделать упор на прочные связи с прошлым, вместо того чтобы игнорировать их.