– Конечно. Интересно Карин-Надин ее допишет? Она сказала, что хочет это сделать, – Карин отошла от столика, где разложила перламутровые ракушки разнообразных форм. – Какие у вас моллюски – затейники, домики у них все разные. Я пыталась найти две одинаковые ракушки, не смогла.
– Расскажи мне, что ты про свою Элинор написала? – попросила девочка.
– У нее после смерти отца была трудная жизнь, мать вышла замуж. Моя героиня переселилась к бабушке. Скучала по маме, то любила ее, то ненавидела, а иногда оба чувства испытывала одновременно.
– О! Я знаю, так может быть! Это про меня, – перебила Элинор.
– И про меня тоже, – вздохнула Карин, – писатель часто берет что-то из своей личной истории, изменяет детали.
– Или из жизни похожих на него людей, – подхватила девочка. – Хочешь, я расскажу тебе свою историю? Неизвестно, Карин-Надин напишет твою книжку или нет. Ты это узнаешь, только когда вы с ней вновь поменяетесь через хоган. Твоя копия может написать совсем не то, что захочешь ты.
– Конечно, расскажи, – попросила Карин. – Я долго думала, как связаны прототип и копии. Поняла, что при всем внешнем сходстве, мы совершенно по-разному принимаем решения и делаем выбор. Даже если Карин-Надин напишет про Элинор, это будет ее книга. А я сочиню свою. И зачем мне ждать той минуты, когда я смогу войти в хоган и вернуться на Землю? Я могу начать прямо здесь.
– Здорово, ты напишешь мою историю, – Элинор забралась с ногами на диван, жестом предлагая Карин устроиться рядом. – Начну с того, как я возвращалась после учебы на летних курсах.
Повозка тяжелыми колесами затормозила на вымощенной булыжником дороге. Элинор соскочила со ступеньки, повесила на плечо сумку. Ей навстречу потянулись цветы-факелы – смешные трубочки разноцветного огня. Деревья сакри приветливо зашуршали листочками на блестящих ветках.
Элинор поморщилась, увидев мрачный дом вдалеке. «Хоть растения здесь радостные», – подумала она. Помахав вслед отъезжающий повозке и получив ответ от девочек-сокурсниц, Элинор направилась к аллее.
Пройдя несколько шагов, она остановилась у массивной лавки и уселась на нее, надеясь, что прохлада белого камня и красивый сад заглушат неприятную холодную боль, сковавшую все внутри.
Девочка была вся очень напряжена, зажата, даже дышала еле-еле. Ей хотелось исчезнуть: «Вошла бы, взяла своего Фосео и ушла прочь. Невидимку никто не заметит. Не надо разговаривать с ними». Мать и отчима она так и называла про себя: «они».