МЕЖДУ СЛАВИСТИКОЙ И ИУДАИКОЙ. Книга промежуточных итогов - страница 10

– писала бабушка в юбилейном стихотворении к 75-летию деда. На этом юбилее я пожелал себе быть таким же дедом для своих внуков, каким он был для меня. Что ж, будущее покажет. А через десять дней деда не стало: он ушел из жизни так, как хотел, – почти внезапно. И мне кажется, что, удаляясь со временем, его фигура становится не меньше, а больше.

Осенью 1989 г., напутствуемый бабушкой и дедушкой, я стал студентом русского отделения харьковского филфака, не вполне представляя себе, в чем же, собственно, заключается профессия филолога. «Ты будешь работать со словом!» – предрекал мне дед. На первых порах это пожелание было путеводной нитью. Но освоение новой реальности затянулось: на первом и втором курсе студенчество мое было, по сути, школярством. Я исправно получал хорошие оценки, но так и не преодолел наивного прекраснодушия. На третьем курсе это привело к затяжному кризису, разрешившемуся только годы спустя, после окончания университета, с расширением круга интересов и знакомством с новыми людьми. Тогда же, осенью 1991-го, нам, студентам III курса, предстояло выбрать специализацию, записавшись в научный семинар. И вот здесь, на пути к «взрослой» науке, меня ожидала первая судьбоносная встреча. Замечу, что выбор семинара, действительно важный для дальнейшей профессиональной жизни, в те наши девятнадцать-двадцать лет многим казался не слишком значительным. Я же отнесся к нему со всей серьезностью. Особенность научного семинара состояла в том, что занятия в нем обязательно приводили к подготовке дипломной работы, а также предопределяли специфику государственного экзамена при выпуске: специализация в лингвистическом семинаре предполагала экзамен по истории русской литературы и наоборот – «литературоведы» сдавали весь курс русского языка. Чем руководствовались студенты? И тем, что, как им казалось, будет проще сдавать на V курсе, и тем, кто из преподавателей объявлял набор в семинар и какие темы предлагал. Были бесспорные фавориты, например, профессор А. Д. Михилев с кафедры зарубежной литературы с его темами по модернизму, современной французской, английской и американской литературе, или доцент В. А. Маринчак с кафедры русского языка, отец Виктор, который уже тогда преподавал историю языка и культуры как духовно-символическую и мифологическую реальность. Были и другие семинары, ведущих которых я знал и уважал как своих учителей: семинар Л. А. Быковой («Ложные друзья переводчика: русско-польские параллели») или Г. М. Зельдовича («Русские временные квантификаторы» – тема, по которой он через несколько лет защитил докторскую диссертацию). У этих преподавателей я попробовал позаниматься несколько раз, но, в конце концов, отказался от предложенных тем, как и от темы по лингвистике текста, которой я немного тогда увлекался. Шли недели, а я все еще оставался без семинара и без научного руководителя. Как это часто бывает в жизни, дело решила случайность или, вернее, не сразу оцененная по достоинству деталь. Моя сокурсница Оля Пащенко, не задумываясь, выбрала семинар, который вела профессор кафедры русского языка Ефросинья Фоминична Широкорад, поскольку ее мама, выпускница 1972 г., была дипломницей Ефросиньи Фоминичны. Однажды Оля между делом рассказала мне об этом семинаре. До этого я не был знаком с профессором Широкорад, но в преддверии выбора семинара один важный разговор у нас состоялся: мы пришли к ней вдвоем с моим другом Олегом Ковалем, который учился тогда на II курсе, но был охвачен серьезным научным поиском. Надеясь на встречу с «настоящим ученым», мы попросили Ефросинью Фоминичну проконсультировать нас. Мы хотели получить у нее ориентиры в изучении санскрита, который, начитавшись Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, считали достойным для исследований предметом. Разговор быстро пошел в другом направлении, почти неуловимом для меня, но что-то услышанное и воспринятое тогда заставило меня прийти к ней еще раз, с тем, чтобы уже более не уходить.