И очутился в одном из снов, в которых я один и заблудился. Как правило, я попадаю в универмаг, где нет ни покупателей, ни продавцов, или в пустынный парк развлечений, или на железнодорожный вокзал, от платформ которого не отходят поезда и, соответственно, не подъезжают к ним.
На этот раз бродил по огромной, тускло освещенной библиотеке, где стеллажи с книгами поднимались высоко над головой. Проходы между ними пересекались не под прямым углом, а змеились, неожиданно вливаясь друг в друга. Так в реальной жизни одна область человеческих знаний может вдруг соприкоснуться и перейти в другую, казалось бы, совершенно с ней не связанную.
Проходы эти напоминали катакомбы, только без мумифицированных трупов. Человеческие жизни и итоги прожитого хранились здесь в виде бумажных листов, скрепленных клеем и переплетными нитями.
Как и всегда, заблудившись во сне, я ощущал тревогу, но не боялся. Шел и шел в ожидании наткнуться на что-то удивительное и благостное, хотя и не следовало сбрасывать со счетов вероятность встречи с ужасным.
Когда во сне я бродил по похожему на лабиринт железнодорожному вокзалу, тишина иной раз нарушалась звуками шагов, которые завлекали меня, прежде чем затихнуть. Я слышал далекий женский смех и спешил вслед за ним по неподвижному эскалатору.
В этой библиотеке время от времени до моих ушей долетал какой-то шелест, будто в соседнем проходе кто-то переворачивал книжную страницу. Заглянув в него, я не нашел ни библиотекаря, ни читателя.
Внезапно возникло ощущение, что мне нужно спешить. Я ускорил шаг, и проход между стеллажами вывел меня к нише, где обычно стояли кресла для читателей. Но на этот раз нишу занимала кровать, и в ней спала Пенни, одна. Моя половина оставалась застеленной, словно я и не ложился.
Встревоженный тем, что вижу жену одну, я увидел в ее одиночестве предзнаменование некоего события, которое не решался конкретизировать.
Я подошел к кровати… и проснулся в ней, рядом с Пенни, тогда как во сне моя половина кровати пустовала. Извилистые проходы между стеллажами книг исчезли, уступив место темноте и бледным прямоугольникам занавешенных окон.
Ритмичное дыхание Пенни являло собой тот якорь, за который я мог зацепиться во тьме. Но дыхание это не успокоило меня, тревога не уходила.
Чего-то я хотел (чего именно, понятия не имел), вот почему выбрался из кровати и, в пижаме и босиком, покинул спальню.