Последний раз он ее видел в таком состоянии, когда она забирала его с поэтического вечера у драматурга Леерзона. Они тогда ожесточенно спорили о музыкальных предпочтениях, затем спорили о прелестях итальянской граппы и болгарской ракии, кою они дегустировали, а потом еще бог весть о каких прелестях. Всю дорогу до дома Евстахий горланил военные марши, пытался из окна авто знакомиться с женщинами, стоявшими на светофоре, а под конец чинно срыгнув на резиновый коврик таксиста и с чувством полностью выполненного долга, уснул.
Отпихнув помятого и все еще сонного Евстахия, Настасья Аполлоновна вихрем ворвалась в квартиру, сразу же направившись на кухню, где, как подсказывала ей бабье чутье, можно было сразу же найти следы вчерашнего преступления. Обнаружив на столе глубоко початую бутыль, с остатками коньяка на донышке, полную пепельницу окурков и остатки былой роскоши – салат “Мимоза”, что был выдан Евстахию накануне, но уже изрядно обветрившемуся, Настасья Аполлоновна перешла в атаку:
– Опять нажрался, скотина? Не ври мне!!!
– В шахматы играл, да о тебе думал… – ответил Евстахий, созерцая дыру на тапке, сквозь которую проглядывал большой палец.
– А почему от тебя несет коньячным перегаром?!
– Может это шахматный, откуда ты знаешь… – понуро буркнул он, предвкушая словесную трепанацию мозга и поплелся в ванную.
В ванной он попытался привести себя в порядок и причесывая торчавшие во все стороны, как от удара током, волосы, обнаружил на затылке здоровенную шишку. Восстанавливая в голове события вчерашнего дня, он никак не мог припомнить, чтобы где-то падал и ударялся, тем более затылком. Воспоминания были четкими, как видео высокого качества: скандал на работе, заявление об увольнении, поход в магазин за коньяком, с поэтичным названием “Коньяк” и последующее его употребление перорально. Обрывались они ровно на том моменте, где он ложился спать. А дальше был этот странный сон – Париж времен Ришелье, болтун-менестрель, квартал гомосэков и таверна, где его ограбили и…
– Постой-ка! – глядя на свое отражение в зеркале воскликнул он. – Мне приснилось, что меня огрели поленом и это проявилось в реальной жизни? Или я во сне обо что-то стукнулся? Как странно…
– Эсташ![31], ты с кем там разговариваешь? – с кухни раздался все еще раздраженный голос Настасьи Аполлоновны. – Не успел глаза продрать, а уже бабам звонишь?