На все это смотреть было тошно и стыдно, Лера замкнулась. Она могла позволить себе такую роскошь – замкнуться, а вот мама этого была лишена.
Маму ей было жалко.
Лера все думала: «Зачем?!», а потом поняла – из-за нее, из-за Леры. Иначе им не выжить. Зарплата инженера в начале 90-х была смехотворно мала, пособие по утрате кормильца и того меньше, а инфляция каменной лавиной стремительно поглощала эти крохи.
Лера, как все дети в ее положении, мечтала быстрее вырасти и устроиться на работу, и получать большие деньги, и выгнать мерзавца, который изводит ее мать.
А пока молча терпела. Терпела даже когда он выкрикивал в мамин адрес матерную брань, возмущаясь тем, что она второй день подряд подает гороховый суп, или что недосолила картошку, или купила желтые салфетки вместо его любимых голубых, а желтый цвет он просто ненавидит, и сколько раз он говорил, и просил, и это все невыносимо, невыносимо!.. И сколько можно терпеть!..
Мать при этом как бы выключалась, выходя из реальности, и продолжала хлебать остывший суп с отрешенной маской на лице, а он распалялся все больше, а потом, на ходу отбрасывая стулья и норовя скинуть с тумбочки всякую мелочь, шарахнув дверью, выметался наружу.
Возвращался с пивом или с коньяком, по ситуации. Спиртное его не усмиряло, и он продолжал бузить, но уже на других оборотах, глумливо-пьяным голосом поминая матери какие-то прошлые грешки, о которых Лере слышать совсем не хотелось. И как она полагала, матери тоже.
Потом настал момент, когда Лера не вытерпела и сорвалась.
В начале его очередного заскока она вскочила из-за стола и принялась вопить, чтобы тот заткнулся, раз и навсегда заткнулся, потому что у нее сил не осталось больше слышать, как он изводит мать, и потому что она не желает больше быть этому свидетелем и участником. Вопила свирепо, каким-то чужим, незнакомым голосом, отдавая себе отчет, что готова ударить сволочь любым тяжелым предметом, который только окажется у нее в руках. Наотмашь и со всей силы.
Видимо, отчим Николай это усек и испуганно заткнулся. Потом зыркнул ненавидяще на мать и лживым голосом произнес, обращаясь к Валерии:
– Ладно, ладно… Я же любя…
А мать подняла голову от супа и отчеканила:
– Ты как смеешь так с Николаем Ильичом разговаривать, дрянь?
Тогда Лере было шестнадцать. В восемнадцать она устроилась на работу и сняла на двоих с девчонкой из Талдома комнату у одинокой бабки-пенсионерки. А потом она все делала сама, и держалась на плаву только сама, не рассчитывая на помощь и поддержку. Ни на чью и никогда.