Леонид Леонидович с удовольствием это заметил. Он умел рождать в людях обожание к себе. За этим иступленным обожанием было невозможно скрыть вероломство. Перед ним сидел обожатель, который никогда не предаст. А это было редкостью среди русских интеллигентов.
– Спасибо, Федор Ильич, за то, что навестили меня. Мне нравится замысел вашей пьесы о Птице русской истории. Обратитесь к Министру культуры, обсудите финансовые проблемы. А я ему позвоню.
Леонид Леонидович смотрел вслед уходящему режиссеру, затылок которого колыхался, как мягкое тесто.
В золоченом кресле, где минуту назад восседал режиссер, теперь находился «газовый магнат» Борис Генрихович Шаронов. С Леонидом Леонидовичем они были старинные друзья. Соседи по дачным участкам, каждый в шесть соток. Обращались друг к другу на «ты». Борис Генрихович был остроплеч, с узким лицом, словно побывавшем в тисках, с заостренным костяным подбородком. В глазах не угасали черные огоньки, напоминавшие свинцовые дробинки. Он имел седину голубовато-лунного цвета. На сухих губах появлялась улыбка, не язвительная, даже если он делал замечание подчиненному, а мягкая, почти виноватая. Борис Генрихович был хозяин газовой империи, владел заводами в Сибири, на Дальнем Востоке. Теперь же построил завод на Ямале, на кромке Ледовитого океана. Туда шли ледоколы, проламывали полынью для громадных танкеров. Те загружались сжиженным газом и плыли, одни в Испанию, другие в Японию.
– Я шел по твоему дворцу, Леня, и знаешь что вспомнил? Как мы добывали навоз для наших участков. Один грузовик на двоих. А потом помогали друг другу его разбрасывать. Теперь ты сидишь в кремлевском дворце, и тебя встречают как государя-императора.
– Боря, я по-прежнему разбрасываю навоз. Только участок в одну седьмую часть суши.
Они засмеялись, два счастливца, проскользнувшие сквозь игольное ушко чудовищных лет. Баловни, уцелевшие среди смертельных катастроф. Победители среди множества проигравших и забытых.
– А что, скажи, стало с Коноваловым? Ну тот, который жил через дом от нас? Кажется, был профессор? – Леонид Леонидович глубоко вздохнул, словно ловил дым самовара, который разводил Коновалов, зазывал на чай соседей.
– Спился профессор. Я потерял его из вида. Он все бранил комитетчиков, пил, поминал жертвы репрессий. А потом пропал в какой-то кардиологической клинике.