– Да, конечно.
– А ты? Я созналась тебе. Ты влюблялся, Рамиро?
– Кажется, нет. – Танец закончился, и музыканты тут же заиграли следующий. – Опиши мне, как это бывает.
– Как… – Она усмехнулась и запрокинула голову, а потом, резко опустив подбородок, ожгла Рамиро взглядом. – Ты хочешь часто его видеть, того человека, в которого влюбляешься. Хочешь быть с ним, чем ближе, тем лучше. Желаешь разделить с ним жизнь. Каждый его жест, каждое слово важны. Вот так влюбляются. Что?
– Тогда со мной такого не случалось.
Она скривилась.
– Конечно, ты у нас известный сухарь.
– Кажется, ты мне говорила об этом сегодня.
– Иногда не грешно и повториться. Может, ты размягчишься. Разве тебе не хочется просто насладиться жизнью, хоть иногда?
– Я знаю, чего это стоит, такое наслаждение, – холодно ответил Рамиро.
– Разумеется. Я все понимаю, и я знаю тоже. – Леокадия глубоко вздохнула; щеки у нее раскраснелись от танца. – Возвращайся скорее, Рамиро, возвращайся скорее в Фасинадо!
– Как я могу не вернуться? – мягко произнес он. – Здесь мой дом.
Палаццо Веккьо сиял, словно вернулись времена Медичи. Ничто не могло умерить это вызывающее, великолепное сияние. Чарити в нетерпении высунулась из окна кареты, чем вызвала добродушное порицание от отца.
– Милая, не надо так суетиться, иначе высокомерные французишки решат, что я тебя в первый раз вывез в свет.
– Ах, папа, можно подумать, что кто-то способен предположить такую глупость о Мартине Эверетте!
– Кто знает этих вконец офранцузившихся итальянцев!
Чарити не стала спорить с отцом, но и не вернулась на место, продолжая всматриваться вдаль.
– Если мы будем продвигаться все так же медленно, то можем пропустить самое интересное.
– Не пропустим.
Чарити вздохнула и все же вернулась на место. Сиденье кареты, обитое лучшей итальянской кожей, тихо скрипнуло. Чарити поправила сползший с плеч палантин из сибирских соболей и скромно сложила руки на коленях. Белое, белое, снова белое… Чарити уже ненавидела этот цвет. Дома, в Дорсете, можно было надевать любые цвета, никто бы и глазом не моргнул; континентальные европейцы же оказались настолько привержены правилам и традициям, что Чарити пришлось отправить обратно в Англию свой сундук и закупить в Париже огромное количество белых платьев: шелк, бумазея, бархат, муслин… И все, до последней ниточки, белоснежное. Нельзя сказать, что этот цвет совсем ей не шел: Чарити, хоть и блондинка, имела здоровый, чуть золотистый оттенок кожи, яркие синие глаза и нежно-розовые губы, не нуждающиеся в помаде. Четкие черты лица, плавная линия плеч, высокая грудь – в общем, можно сказать, что нынешние моды ей вполне к лицу, но вот бесконечное белое, предписанное незамужним девушкам…