Когда-то давным-давно в той, совсем другой, жизни они с Амантаем встречали Айгерим из роддома. И Дубравин запомнил маленькие сморщенные красные личики туго спеленутых и завернутых в одеяла младенцев. Одно одеяло розовое – для девочки. И голубое – для мальчика. И вот теперь сорокалетняя дочь Амантая встречала их на пороге.
– Мама ждала вас! – сказала она, провожая их в комнату, где сидели четыре женщины. Кто же из них она, красавица Айгерим? Навстречу Дубравину поднялась, опираясь на костыль, расплывшаяся, толстая байбише, вся в слезах, с красным распухшим лицом. Дубравина, который не видел ее с молодых лет, поразила эта перемена: «Неужели и мы так изменились?!» – подумал он, обнимая полное тело вдовы друга.
– Вот, прилетел, – сказал он всхлипывающей на плече женщине, – первым самолетом!
Они присели к столу, и Айгерим, утирая слезы платком, наверное, уже в который раз начала пересказывать историю случившегося. Дубравин уже ее слышал. Но не стал перебивать женщину. Потому что понимал: ей надо выговориться. Рассказать все. Если уж он почувствовал образовавшуюся в жизни огромную дыру, брешь, которую не закрыть никогда и никому, то что чувствовала она? Потерять все – саму жизнь, источник жизни, силу жизни! Как бы ни складывались их отношения, все равно она твердо знала, что Амантай – ее надежная опора.
Дубравин смотрел на ее красное толстое лицо, слушал ее всхлипы и понимал ее утрату. А она все говорила и говорила. А потом замолчала, вытерла слезы с лица и так неожиданно произнесла:
– Все вы, мужики, – предатели!
– Ты все ждешь, ждешь, что он уйдет к молодой. С ужасом ждешь. А он берет и умирает. И ты все равно остаешься одна. Никому не нужная…
– Ну, что ты, Айгерим! – только и смог сказать Шурка, потому что по существу возразить нечего. И перевел разговор в другую плоскость:
– Как это случилось? – спросил он, подразумевая, конечно же, не автомобильную катастрофу, о которой она только что говорила, а то, что происходило потом, в больнице после операции.
– Он был в сознании, как ни странно, – рассказывала Айгерим. – До самого конца. Я старалась быть рядом. Кроме травмы черепа, у него еще был раздроблен таз. Ему было трудно это осознать. Понять, что произошло. Все было так внезапно. Он просто не верил. Не хотел верить…
– Во что верить?