Художник нашел бы на веранде Бет-иль-Сахеля много материала для своих картин. Прежде всего – человеческие лица восьми или девяти оттенков, что художник непременно должен был бы учесть, и множество цветовых пятен и теней на одеждах этих людей, что создавало живейшие контрасты. Не меньше живости было в возне и суматохе, которые там царили. Дети всех возрастов носились по веранде, ссорились и дрались. Непрерывно звучали выстрелы или хлопки в ладоши, которыми подзывают слуг, – это заменяет привычный на Западе звонок колокольчика. Огромные и толстые деревянные сандалии женщин, иногда инкрустированные золотом или серебром, создавали мучительный шум. Мы, дети, просто наслаждались тем, как смешивались на веранде языки разных народов. Полагалось говорить только по-арабски, и в присутствии султана это правило всегда соблюдалось; но как только султан отворачивался, начиналось вавилонское столпотворение – персидский, турецкий, черкесский, суахили, нубийский, абиссинский языки, не говоря о диалектах. Однако в этом общем шуме участвовали все; исключением бывали только больные, и то лишь иногда, поэтому наш дорогой отец полностью привык к нему и никогда даже в малой степени не возражал против него.
Именно на этой веранде собрались сестры в день моего прихода в гости. Они были празднично одеты в честь нашего посещения и прихода Сеида Саида. Их матери ходили вперед и назад или стояли группами. Они разговаривали, смеялись и шутили так оживленно, что человек, не знающий страну, никогда бы не принял их за жен одного и того же мужчины. На лестнице раздавался звон – звенело оружие моих братьев, которые тоже пришли, чтобы увидеться со своим отцом, а на деле – чтобы провести с ним целый день.
Здесь было больше роскоши и причуд, чем в Бет-иль-Мтони, и я обнаружила, что женщины здесь красивее, чем там, где моя мать была почти единственной черкешенкой: кроме нее, была еще одна. Здесь же большинство жен султана были черкешенками, а внешность черкесских женщин, несомненно, более изящная, чем у абиссинок, хотя и среди них тоже можно увидеть настоящих красавиц. Конечно, эти природные преимущества вызывали у другой стороны ненависть и злобу. Черкешенку, имевшую благородные манеры, начинали сторониться, а то и ненавидеть, хотя она ничем не выделялась среди шоколадных абиссинок, кроме того, что выглядела величаво. При таких обстоятельствах было естественно, что глупая, обидная расовая ненависть проявлялась и у детей. Абиссинская женщина, несмотря на все свои хорошие качества, обычно отличается злорадством и мстительностью, а когда выходит из себя, то переходит границы не только умеренности, но и приличий. Мы, дочери матерей-черкешенок, получили от наших сестер, имевших в жилах абиссинскую кровь, прозвище «кошки», потому что некоторые из нас, на свое несчастье, имели голубые глаза. Еще они язвительно обращались к нам «ваше высочество», давая нам еще одно доказательство своего возмущения тем, что мы появились на свет с белой кожей. Моему отцу они не прощали того, что он избрал в свои любимцы двух дочерей, Шарифе и Холе, из ненавистного им племени «кошек».