– Вчера вечером вы были готовы полностью обнажиться, – сказал Кэмерон. – Лиф вашего платья был вот здесь, – показал он рукояткой молотка в дюйме от ее груди.
– Низкие вырезы – для вечера, закрытые – для утренних нарядов. – Эйнсли закашлялась.
Она пыталась объяснить Изабелле, что бальное платье слишком открытое.
– Так и должно быть, дорогая, – ответила та. – Я не позволю своей любимой подруге выглядеть как старомодная экономка.
– Вам оно не подходит, – продолжал Кэмерон.
– Я не виновата, лорд Кэмерон. Мода такая.
– Расстегните это. – Кэмерон поддел верхнюю пуговицу пальцем в перчатке.
– Что? – подпрыгнула Эйнсли.
– Расстегните свое чертово платье.
– Зачем? – сдавленно спросила она.
– Потому что я этого хочу. – Лицо Кэмерона озарила улыбка, медленная и сумасбродная, а голос стал звучать тише. Опаснее. – Скажите мне, миссис Дуглас, сколько пуговиц вы расстегнете для меня?
Невозможно, чтобы это происходило с ней. Лорд Кэмерон Маккензи не мог стоять перед Эйнсли и просить, чтобы она расстегнула перед ним свой лиф. Здесь, среди деревьев, всего в нескольких шагах от сливок европейского общества, играющих в крокет на зеленой лужайке герцога Килморгана.
– Так сколько? – повторил Кэмерон.
«Все до единой», – подумала Эйнсли. Ей хотелось рвануть застежку, опуститься в грязь, и пусть совершенно новое платье будет испорчено.
– Три, – хрипло произнесла она.
– Пятнадцать. – В глазах Кэмерона промелькнуло что-то хулиганское.
– Пятнадцать? – Пуговицы плотно прилегали друг к другу, но если расстегнуть пятнадцать штук, она окажется обнажена до середины корсета. – Четыре.
– Двенадцать.
– Пять, – возразила Эйнсли. – Это самое большее, на что вы можете рассчитывать, ведь мне придется снова застегивать их, перед тем как мы вернемся к игре.
– Мне наплевать, что вы будете делать перед возвращением к игре. Десять.
– Шесть. И ни одной больше.
– Десять.
– Лорд Кэмерон…
– Десять, упрямая чертовка. – Он наклонился ближе, Эйнсли почувствовала его горячее дыхание. – Я буду просить вежливо, пока мне не надоест просить. Потом я сам сорву эти симпатичные пуговицы.
– Вы не посмеете, – резко сказала Эйнсли.
– Посмею.
Эйнсли облизнула губы. Ее мольбы о соблюдении правил приличия были фальшивыми, и он это понимал.
– Тогда десять, – согласилась она.
– Договорились.
Она сходит с ума. Нельзя молча стоять и позволять лорду Кэмерону расстегивать платье. Однажды она позволила ему наполовину раздеть ее и едва унесла ноги, к счастью, сохранив рассудок.