– Что с ним? – спросила Джилли, когда по дуге въезда они поднялись к автостраде.
– Не знаю. – Дилан озабоченно переводил взгляд с автострады на зеркало заднего обзора. – Я не знаю.
Словно обессиленные, руки Шепа медленно заскользили с макушки вниз, к вискам, пониже ушей остановились, пальцы сжались в кулаки, а потом он вдруг сдавил костяшками пальцев скулы, будто противодействовал какому-то внутреннему давлению, которое грозило раздробить кости, растянуть мышцы, превратить лицо в огромный уродливый шар.
– Видит бог, не знаю, – повторил Дилан, слыша в собственном голосе дрожь отчаяния, и плавно вывел «экспедишн» на автостраду, ту ее половину, что вела на восток.
Автомобили – у всех скорость была повыше, чем у «экспедишн», – мчались к Нью-Мексико. Отвлекаясь на стоны и всхлипывания брата, Дилан никак не мог войти в ритм других водителей.
А потом Шеп, добрый Шеп, тихий Шеп, миролюбивый Шеп, сделал то, чего раньше за ним никогда не замечалось: кулаками начал колотить себя по лицу.
С денежным деревом на коленях, Джилли все-таки сумела повернуться к Шепу и в ужасе закричала:
– Нет, Шеп, не надо! Не надо, сладенький!
И хотя расстояние между ними и людьми в черных «субербанах» оставалось слишком уж малым, Дилан включил правый поворотник, съехал на широкую обочину и нажал на педаль тормоза.
Сделав паузу в наказании, которому он сам себя и подвергал, Шеп прошептал:
– «Ты делаешь свою работу». – А потом вновь принялся бить кулаками по лицу.
Джилли вышла из «экспедишн», чтобы дать возможность Дилану О’Коннеру поговорить с братом наедине, и привалилась еще не слишком большим задом к рельсу ограждения. Потом села на него, обратив незащищенную спину к просторам пустыни, где ядовитые змеи ползали по нагревшемуся за день песку, где тарантулы, волосатые, как маниакальные муллы «Талибана», поджидали добычу, где среди камней, песка и чахлых кустов обитали существа куда более мерзкие даже в сравнении со змеями и пауками.
Существа, которые могли напасть на Джилли сзади, интересовали ее меньше тех, что могли появиться на черных, двигающихся синхронно, словно связанных одной нитью, «субербанах». Раз уж они взорвали находящийся в идеальном состоянии «кадиллак-девилль» модели 1956 года, то были способны на любую жестокость.
И хотя тошнота более не подкатывала к горлу, а голова не кружилась, она не чувствовала себя такой, как прежде. Да, сердце более не прыгало в груди, будто жаба, как было, когда они удирали из мотеля, но и не билось так же спокойно, словно у хористки.