Неожиданно человек с осликом слышит обращенный к нему вопрос:
– Ты не Иосиф из Назарета?
Спросивший это останавливается рядом с провинциалом.
– Так меня и зовут, – отвечает Иосиф, недоуменно поворачиваясь. – Но кто будешь... о, мир тебе! друг мой, рабби Самуил!
– И тебе того же.
Рабби, помедлив, бросает взгляд на женщину и добавляет:
– Мир тебе, всему твоему дому и твоим помощникам.
С последними словами он прижимает руку к груди и кланяется женщине, которая, чтобы взглянуть на него, на этот раз сдвигает плат чуть больше, позволяя увидеть ее почти еще совсем девичье личико. После этого следует церемониал знакомства: рабби и женщина берут друг друга за правую руку, словно бы поднося их к губам, но в последнюю секунду, однако, пальцы их размыкаются, и каждый целует свою собственную руку, прижимая после этого пальцы ко лбу.
– Одежда твоя почти не запылилась, – довольно фамильярно замечает рабби, – так что, насколько я понимаю, ночь вы провели в городе твоих отцов.
– Нет, – отвечает Иосиф. – Мы добрались до Вифинии только поздно вечером, переночевали в тамошнем караван-сарае и с первыми лучами солнца снова пустились в путь.
– Дорога вам предстоит неблизкая – надеюсь, не в Яффу?
– Только до Вифлеема.
Лицо рабби, до этого открытое и дружеское, сразу же изменилось, став мрачным и строгим.
– Да, да, я понимаю, – произнес он. – Ты ведь родился в Вифлееме и идешь теперь туда со своей дочерью, чтобы, по приказу Цезаря, были занесенным в списки налогоплательщиков. Сыновья Иакова живут теперь как во времена египетского рабства – только у них нет ни Моисея, ни Иошуа. Как же низко они пали!
Не пошевелившись и не изменив выражения лица, Иосиф ответил:
– Женщина эта не дочь мне.
Но рабби никак не мог оторваться от политики; он продолжал, не обратив на слова Иосифа никакого внимания:
– А для чего же еще зелоту[16] тащиться в Галилею?
– Я всего лишь плотник, а Назарет – деревня, – осторожно ответил на это Иосиф. – Улица, на которой стоит моя мастерская, не ведет ни к какому из городов. Строгание досок и тесание столбов не оставляют мне времени для споров о вере.
– Но ты же иудей, – серьезно произнес рабби. – Ты иудей, и род твой восходит к Давиду. Не может быть, чтобы ты был готов платить другие подати, кроме шекеля на храм, по древнему закону Иеговы.