Переход мой от сапинских дач до охотничьего двора был столь же удачен, как и предыдущий. Я не видал ничего, кроме одного ежа, тотчас же при виде меня свернувшегося в клубок. Лэди набросилась было на него, но тотчас же отскочила и принялась неистово лаять и визжать.
Наконец, часов в пять вечера я добрался до охотничьего двора. Первое, что бросилось мне в глаза, это Андриан, сидевший на завалинке. В одной руке у него было шило, в другой дратва, а между ущемленных коленок торчал кожаный ошейник.
– Здравствуйте, – проговорил он.
– Здравствуй.
– Охотились?
– Да.
– Где же дичь-то?
– Дичи нет.
– Попусту, значит, проходили?
– Попусту.
Я подсел к нему.
– Это что ты делаешь?
– Ошейник чиню… Намедни на Громиле лопнул.
И потом, как-то прищурившись, улыбнувшись и фыркнув носом, он глянул мне прямо в лицо и проговорил:
– А ведь проклятые-то опять пришли.
– Какие проклятые?
– Да волки-то… Два старика и переярок.
– Ты почем знаешь?
– Отзывались… как же не знать… Я сегодня ночью опять ездил…
– Ну что же?
– Ничего… выходили…
– Подвывал?
– Ништо. Один-ат на ногу жалуется… мотри, зацепил кто-нибудь…
– И близко подходили? .
– Возле были… Один лобастый такой… полено здоровенное…
– Это что такое значит: полено?
– Нешто не знаете? – удивился Андриан.
Я притворился, что не знаю.
– А еще охотник! – крикнул он. – Известно – хвост! У волка хвост называется поленом, а у лисы трубой.
– Один ездил?
– Один…
– Уж они тебя разорвут когда-нибудь.
– Ну! зачем они разорвут…
– А что, – перебил я его, – есть мне очень хочется, с утра ничего не ел… Нельзя ли яичницу изготовить да самовар поставить?
– Что ж, ничего, это можно.
– Хозяйка твоя дома, что ли?
– Куда же ей деваться-то? Знамо, дома… бабье дело известно какое… ухват да наперсток с иглой…
– Так можно, значит?
– Известно, можно…
Андриан свернул дратву, свернул ошейник, сунул в карман шило и нырнул в калитку. Вслед за ним пошел и я.
Однако позвольте познакомить вас покороче с этим Андрианом.
С виду доезжачий Андриан был самый обыкновенный мужичишка: небольшого роста, невзрачный, с лицом, заросшим не то рыжими, не то желтоватыми волосами, с приплюснутым, постоянно лупившимся носом и какими-то светло-голубыми, словно рачьими, глазами. Он носил длинные волосы, подстриженные "в скобку", часто встряхивал ими и спереди имел вихор, весьма походивший на вычурно зачесанный тупей. Одевался Андриан тоже мужик мужиком: носил красные рубахи с косым воротом и желтые верблюжьего сукна штаны, заправленные за голенища сапог. Словом, в нем не было ничего такого, что бы могло придать какую n6h то ни было типичность, какую бы то ни было особенность. Но все это было только с виду, в сущности же Андриан вовсе не походил на обыкновенного мужика. Он страстно любил собак, страстно любил охоту, знал поименно всех "господ охотников" не только Саратовской, но и соседних губерний и точно так же отлично помнил клички всех более или менее знаменитых собак, их родословную, цвет и отличительные их качества. Андриану было лет сорок пять с лишком. К кружку саратовских охотников он относился как-то не с особенным уважением: за охотников их не считал (может быть, потому, что кружок не имел борзых) и терпеть не мог немцев. Только к "лицам благородного сословия", как он называл дворян, он относился с видимым почтением, усматривая в них как бы отпрыски тех "господ", с которыми когда-то в старые годы вожжался. Андриан как бы гордился этими "старыми годами", любил вспоминать о них, а о знаменитых охотах Столыпина, Мачеварионова, Лихачева, Каракозова и других говорил даже с каким-то упоением, захлебываясь, заливаясь и чуть не со слезами на глазах.