Посвящается… - страница 6
Не дав Петру более сказать и слова, они по очереди крепко обняли его и ушли.
Прямо с поезда да в бой. Отбросили немцев, но от дивизии осталось одно название. Смолотили жернова войны Сибирских богатырей. Петра ранили, и он, подлечившись в прифронтовом госпитале, возвращался назад, в свою часть. Поджидая машину, курил, прислонившись к стене.
– Предъявите документы! – Седой капитан сурово глядел на бойца.
– Слушаюсь!
– Из госпиталя?
– Так точно, товарищ капитан!
– Прошу вас, сержант, помочь. Тут такое дело, могилу надо закопать, а в госпитале ни одного на ногах.
– Сделаем, товарищ капитан. Куда идти?
– Тут недалеко
Могила была неглубокой и наполовину заполненная водой. Рядом лежало два тела, обёрнутые в плащ-палатку.
– Что ж так-то, не по-людски?
– Нет времени, да и сил, сержант, тоже.
Капитан устало потёр лицо.
– Хоронить некогда, поминать некогда. Еле добился разрешения похоронить братьев рядом, не в общей могиле. Деревеньку-то разметали и погост тоже. Вот тут, в рощице решил.
– Командир ты им, что ли?
– Командир. Они жизнь мне спасли, а сами вот… Перед смертью младший бредил, всё просил ему пожарить одноглазой рыбы.
Петр застонал, и, упав на колени, открыл лица покойников. Иван и Антон.
– Знакомые? – наклонился капитан.
– Племянники, – еле слышно пробормотал он в ответ.
После войны завербовался Петр на Сахалин, в город Александровск. Ещё лет двадцать ходил рыбаком на катере в артели. Жена на Сахалин не хотела ехать, и вышел у них по этому поводу скандал, но Петр на своём умел настоять. Вскоре и дочка родилась младшенькая.
– Чего не ешь? Пётр? Чего молчишь? Камбала уже остыла вся.
Голос жены вывел его из прошлого.
– Да так, задумался. Вспомнилось кое-что.
Он взял в руки вилку и усмехнулся:
– Одноглазая и плоская.
Три шарика
Посвящается моему дедушке
Время летит очень быстро, бывшие девчонки уже стали бабушками, но кажется, только вчера мой дед гладил меня по голове… Я помню его тяжёлые, заскорузлые от работы, ладони.
Раннее утро, солнце ещё не показалось из-за сопок, я крепко сплю, но запахи с кухни заставляют меня вынырнуть из сладкого забвения.
– Проснулась, сапушка! – колючая щека деда соприкасается с моей.
Я чувствую его губы у меня на виске, и запах крепкого табака щекочет ноздри. Чихнув, окончательно просыпаюсь и руками крепко обвиваю дедушкину шею. Он подхватывает меня и несёт на кухню, где бабушка жарит блины на большой сковороде. Усевшись на табурет, дед таинственно поглядывает на меня: