Так я жил один. В пентхаузе на крыше высотного здания, одного из указующих в небо перстов над беспредельно широкой ладонью большого города. В одной из комнат моего жилья не было ничего, кроме никелированной туши телескопа, великолепного изделия оптической техники, в который я наблюдал вовсе не звёзды. Сквозь окно из чистого кварцевого стекла, эфирно-прозрачного, не создающего искажений и бликов, я рассматриваю верхний этаж другого вызывающе-торчащего здания кварталов за десять-двенадцать от меня. Так далеко, что невооружённый взгляд воспринимает только сплошное серое однообразие. Но благодаря работе могучих линз, я мог хорошо увидеть и разглядеть каждую деталь, самую мелкую и безликую.
Наблюдал за происходящим в большом зале, стильном кабинете с панорамным, от пола до потолка, окном, никогда не завешиваемым шторами из-за высотного тщеславия хозяина кабинета. Для меня это тщеславие оборачивалось примитивной, но любопытной аквариумностью. Сходство с аквариумом дополнялось толщей беззвучного расстояния. Наблюдал не всегда, а только после того, как получал сообщение, что где-то там, в большом и интересном мире, в котором этого меня нет, очередных меня и её в очередной раз почему-то не смогли убить.
Все эти «где-то», «как-то», «почему-то» становились кислотой раздражения для обитателя наблюдаемого аквариума. Брошенная в короткой ярости трубка телефона, сломанный меж судорожных пальцев карандаш, очки, которые швырнули на стол как попало. Когда-то я уже смотрел в эти стёкла очков. А теперь в этих стёклах сквозь громадное, от потолка до пола, окно отражались далёкий небоскрёб, мой пентхауз на его крыше, моё окно, широкий немигающий глаз-объектив моего телескопа. И я. И моя улыбка победителя.