Петрович подтянул капитана с его ношей к борту, лёг на живот, перевесился почти на половину и принял ребёнка. Скинув с себя бушлат, старик усадил на него девочку и укутал полами, только сейчас заметив, что в руках у неё мокрый дрожащий кот.
Вытащив капитана, Петрович поднял ребёнка и понёс его вниз, где устроил на одной из коек, укутав сразу в два одеяла. Дед Григорий, отбросив с сторону спасательный круг побежал на бак, он что есть силы всматривался в чернеющие воды реки и не находил никого на поверхности. Ни Марфушки, ни Гришки не было видно. На одно мгновение ему показалось, что он что-то видит, но это были просто встречные волны, которые, соединившись подобно мокрым ладоням, громко шлёпнули друг о друга.
Долго ещё рыскал «Заяц» среди обломков и горящих кругов нефти, но ничего так и не нашёл. Когда пришло время возвращаться за шлюпкой, когда не осталось никакой надежды, дед Григорий опустился на палубу и, склонив голову, закрыл лицо руками, через мгновение на его плечо легла сухая крепкая рука Петровича. Узловатые, стариковские пальцы сжали плечо капитана, отпустили и снова сжали.
Дни сменялись днями, рейсы сменялись рейсами, но каждый раз, когда путь корабля лежал мимо этого места Матрёна выходила на палубу и бросала в воду букетик голубых цветов. Цветы падали на поверхность воды и начинали медленно расходится в стороны, покачиваясь на волнах. Небесно-голубые лепестки их намокали и начинали сверкать влагой под лучами света. И эта жемчужная искристость голубого так напоминала смеющиеся глаза Марфушки, что, казалось, вот она, здесь, сейчас смех её зазвенит в воздухе, зазвучит переливисто, и всё будет по-старому, и все будут живы. Но молча река несла свои воды, и «Заяц», подлатанный, сверкающий, свежеокрашенный, шёл своим неизбывным ходом, безболезненно разрезая водную гладь.
Между окном и штурвалом в теплоте солнечных лучей лежал кот. Он изредка поднимал свою усатую мордочку и равнодушно осматривал новую, ещё пахнущую свежим деревом рубку. Иногда задерживал взгляд на капитане, щурился одобрительно и снова погружался в дрёму. До той самой поры, пока не раздавались по палубе звуки бегущих маленьких ножек. Тогда кот поднимался, потягивался, выгибая спину, закрывая от солнечного света половину окна, и спешил навстречу.