Но нынче Иштвану было хорошо. И Эржбете тоже.
А цыган понравился. Глаз у него черный, хитрый, и жизни много. Редко случается, чтобы в ком-то так много жизни было. Почувствовав Эржбетин взгляд, он обернулся и хитро подмигнул. Сердце заколотилось, а в животе закололо, словно Иштвановская болезнь вдруг решила сменить хозяина.
– Пошли, – Иштван все же чего-то почуял. Схватил за руку и поволок, ругаясь сквозь зубы. Пальцы его дрожали, а на шее билась кровяная жилка.
Вечером в зале принимали купцов. Отец сидел на высоком кресле, и Иштван стоял по правую руку его. Матушка присела на скамеечку, а Эржбете достался низенький французский стульчик с неудобной спинкой. Челядь выстроилась вдоль стен и теперь вытягивала шеи, пихалась, норовя разглядеть содержимое сундуков. Тех самых, которых вез ослик. При сундуках суетился еврейчик в затертом колете и желтом, изрядно изгвазданном колпаке. Еврейчик то принимался говорить, то замолкал, видно, напуганный звучаньем своего голоса. Наконец, утомившись, он просто откинул крышку ближайшего сундука и принялся вытаскивать содержимое. Каждую вещь он поднимал высоко, чтобы видно было всем, а после клал на стол. Еврею помогал давешний цыган.
– Вот ленты французские, госпожа! До чего хороши! Так и просятся в косы. Глядите, серебром расшитые, а вот и золотом…
Ленты обвивали его руки, и женщины в зале вздыхали, не то по красоте этакой, не то по цыгану. А он уже поднимал отрезы тканей, тяжелого бархата с металлической искрой, легчайшего шелка или газа, вовсе прозрачного.
– Вот кольца, перстни, браслеты, ожерелья! Алмазы из копей самого царя Соломона!
Еврей кивал, сотрясаясь от кивков всем телом и едва не падая.
– Сапфиры из царства пресвитера Иоанна![3]
Синие камни были мертвы, как глаза тетки Клары.
– А вот рубины, родившиеся из крови святого Петра, когда его побивали камнями язычники…
Еврей затрясся и побледнел, покосившись на отца, ибо лицо того было мрачно. Эржбета запоздало вспомнила, что евреи – тоже язычники.
Дьердь Батори сделал знак, и цыган, благоразумно умолкнув, отставил шкатулку, принявшись за следующую. В ней лежали гребни и сетки для волос. Потом на свет появились парики и резные блохоловки, стила и ножики для чистки пергамента, чернильницы и чернила.
Становилось скучно.
– А здесь особый товар, – цыган извлек объемную шкатулку, обитую темным сафьяном. – И если вы позволите приблизиться…