Шацкий остался Шацким. Ломаясь, изображая из себя героя того романа из иностранной жизни, который последний прочел, он церемонно и галантно, едва дотрагиваясь до протянутой руки Карташева, проговорил:
– Узнал, что уезжаешь, и счел долгом проводить тебя.
– Ну, а я пошел, – сказал Шуман. – Прощай.
Он запыхтел, покраснел и трижды поцеловался с Карташевым.
– Ну, всего лучшего.
Шуман неуклюжей, проворной походкой, смущенно кивнув Шацкому, направился к выходным дверям.
Шацкий сейчас же после ухода Шумана сбросил с себя шутовской вид и заговорил простым языком.
– Ты грустен? Не могу ли я быть чем-нибудь полезным? Может быть, денег?
– Нет, спасибо. Да, невесело. Вот кончил и решительно не знаю, что с собою делать.
– Очень все это глупо организовано у нас. У одних все пять лет практики, у других ни разу. И моя судьба такая же будет. И в этом году опять никакой практики.
– Иди хоть в кочегары, – посоветовал Карташев.
Шацкий только досадливо дернул плечом.
– Что ж ты будешь делать? Домой поедешь?
– Ну, вот еще. Я уже третий год домой не езжу. Я ведь постоянно на практике, а с практики я еду прямо на лекции, потому что я остепенился и вот уже три года, как у меня нет ни одного потерянного дня. Что дня? Часа потерянного нет.
– И это, конечно, стоит денег?
– Не будем говорить об этом. Меньше, во всяком случае, чем служба моего брата в гусарах.
– Он кем там?
– Солдатом, mon cher, но это стоит десятка полтора тысяч в год. Держит, между прочим, своих лошадей для скачек. Теперь как раз скачки, и он зовет к себе в Варшаву. Старик в восторге: высылает ему и лошадей и деньги.
– Это тот твой брат, который поступал, когда мы кончали?
– Тот самый. В высшее заведение не пошел, и поверь, что сделает лучшую, чем мы с тобой, карьеру. Этот мальчик имеет нюх и поставлен не по-нашему. А мы с тобой… старики уже… Еще живы, еще не в могиле, но…
Суждены нам благие порывы,
Но свершить ничего не дано…
Тряпки, mon cher. Третий звонок, прощай, и если когда-нибудь вспомнишь старого друга, каких теперь уж нет и быть не может…
Шацкий опять впал в свой обычный тон и махал стоявшему в окне вагона Карташеву. Вагоны медленно двигались, Шацкий еще раз махнул, повернулся спиной, постоял мгновение и, карикатурно раскачиваясь, быстро, толкая публику, помчался прочь.
Карташев уныло провожал его глазами.