– А ты знаешь, что эта бурда каждого десятого награждает раком верхних дыхательных путей? – спросил Пит. – Так что бросай, пока не поздно.
– Не могу, – ответил Ларс.
Его организм настоятельно требовал пополнения энергией, и потом, ясное дело, Питер просто шутит.
– Но вот кое-что бросить действительно надо… – начал было Ларс, но оборвал.
Сегодня он и так много болтал, особенно перед человеком из Кей-Эй-Си-Эйч, и если тот хороший агент, то обязательно все запомнил, намотал на ус и в случае чего сможет воспользоваться.
Питер, сгорбившись, бродил по кабинету. Причиной своей вечной сутулости он считал высокий рост, а также, как он постоянно твердил, «больную спину». Толком понять, в чем именно заключалась эта болезнь, никто не мог. Порой он что-то мямлил про смещенные диски. А порой, если внимательно вслушиваться в бессвязные монологи, речь шла о диске изношенном; с лицом несчастного Иова он любил подолгу толковать о различии между этими двумя причинами недуга. Но были и другие причины: по средам, например, а сегодня как раз среда, он почему-то вспоминал, что причиной «болезни спины» было старое боевое ранение. Именно об этом он сейчас и собирался порассуждать.
– Ну, да, конечно, – ответил он умолкнувшему Ларсу, сунув руки в задние карманы рабочих штанов.
Три тысячи миль от Западного побережья Пит проделал на реактивном самолете, одетый в замасленную рабочую робу, правда решив сделать уступку сообществу приличных людей, сверху нацепил галстук, когда-то, похоже, яркий и цветастый, а теперь какого-то землистого оттенка, вдобавок неглаженый. Галстук болтался поверх его расстегнутой и пропитанной потом рубахи, как веревка на шее раба, за которую того время от времени таскают на порку. А на кормежку, похоже, вообще водят только по большим праздникам. Несмотря на привычку будто от нечего делать слоняться из угла в угол, Пит был прирожденный труженик. Когда он работал, весь остальной мир – а у него были жена и трое детей, и кое-какие увлечения, друзья, наконец, – переставал для него существовать. Трудиться он начинал в шесть или шесть тридцать утра, едва разлепив глаза от сна. В общем, это был «жаворонок», в отличие от Ларса, которого скорее можно было отнести к разряду «сов». Порой это принимало совершенно невероятные формы. Даже после разгульной ночи до самого закрытия бара, с пивом и пиццей, неважно, вместе ли с женой Молли, или без нее, он вставал неизменно бодрый и свежий как огурчик.