Словно пьяный, он прошелся по террасе. Желудок свело судорогой, и, чтобы не упасть, схватился за железные перила. Его вырвало прямо на гортензии, но легче не стало: перед его глазами снова всплыла обеденная зала.
Осколки зеркала, блестевшие на ковре тонкой выделки. Пятна крови на перевернутом обеденном столе. Отпечатки пальцев его матери, отчаянно схватившейся за край дубовой столешницы… Его старик-отец со сломанным позвоночником, обмякший на спинке кресла. Его невестка, неуклюже сползшая на пол и навечно застывшая рядом с одеревеневшим телом его брата… Хелена, иссеченная осколками стекла… Кровь, растекшаяся под ней, цвета алой, цветущей розы. Вернись он домой часом раньше, она бы, возможно, осталась жива…
Замирая на каждой ступеньке крыльца, он спустился к лужайке. Нет. Он не выйдет к полицейским. Не вернется в ту комнату вместе с ними. Не вытащит из кармана и не покажет им заляпанное кровью бледное голубиное перо, визитную карточку этих нелюдей, что расправились с его родными, как со скотом на бойне.
Позади него по террасе засеменили испуганные шаги Винсента.
– Сэр!
Полицейские что есть мочи грохотали кулаками в парадную дверь. Еще немного, и они найдут ворота и придут на задний двор.
– Сэр! Малыш жив!
Он резко обернулся. Винсент протягивал ему завернутого в кулек младенца. Мягкий хохолок темных волос, карие глаза… Как у Хелены. Он отпрянул – от младенца, от сына садовника, от воспоминаний об этой жуткой, чудовищной резне, произошедшей в доме.
Но что это у ребенка в руках? Он нахмурился. Гортензия… Одна из любимейших гортензий Хелены. Увядший цветок, крепко зажатый в малюсеньком кулачке. Бледный, тронутый коричневыми пятнами гниения стебель, сморщенные тусклые лепестки.
– Что… Что это? – замирая от страха и благоговения, прошептал Винсент.
Дитя взмахнуло ручкой, и поникший было цветок приподнял чашечку. Зеленый стебель внезапно окреп, наполнился густым живительным соком и закачался. Пожухлые лепестки разгладились, залиловели ярко и радостно. Чаша цветка дрогнула, и лепестки потемнели, окрасились в нежный пурпур… затем в кремовый беж… Джон не сводил глаз с ребенка, а тот водил гортензией из стороны в сторону, и лепестки цветка сворачивались и разворачивались, словно повинуясь безмолвным командам.
Малютка пускал пузыри, и у сэра Джона захолонуло сердце.