Апропо, один из них закончил Императорскую Академию художеств в Петербурге и по возрасту почти как убитый – надо его спросить, возможно, они были знакомы.
Дядя с Казанцевым уже рассматривали автопортрет.
Передали мне.
Работа карандашом: суженное вниз лицо, волосы не то чтобы длинные, правильнее – разбросанные… глаза привлекают, темные, наверное, от природы, с выразительным взглядом, но… но… подчеркнутость проступает, романтическая подача… и эстетичность образа – воротничок хорошей недешевой рубахи, не играющий роли в портрете, тщательно, тем не менее, обрисован, волосы не просто слегка растрепаны, а так именно, чтобы выгодно отличали детали лица…
Я тут поймал себя на придирчивости, взявшейся откуда-то неприязни, а это всегда не нравственно и критически пресекаться должно. Вернул портрет помощнику пристава, и заметил – мы стоим с ним вдвоем, а остальные разошлись по помещению.
Стол темного дерева у одного из боковых окон – длинный с округлыми краями, не накрытый ничем явно назначен был для работы, такое следовало из его высоты – значительной слишком в сравнении с обычном столом «для сиденья». Но вот опять ощущенье малой занятости его предметами.
Я подошел ближе.
Карандаши, две пачки бумаги – видно, что разной плотности, кусок картона – что-то из него вырезалось, линейки две, угольник, лекала, баночка с клеем, еще какая-то…
– А вы когда здесь убирали? – услышал я голос Казанцева.
– Вот второго дня, утром, – голос ее звучал от волнения приглушенным.
– То есть – в день убийства. При нем шла уборка?
– Нет, я всегда… когда он кушать в трактир уходил.
– Понятно. Продолжайте смотреть – не пропало ли что.
Женщина попыталась что-то ответить, я повернулся в их сторону.
– Как? – переспросил Казанцев.
– Да вроде и не пропало.
Дядя, стоявший в конце помещения у открытого шкафа, поманил меня пальцем.
– Взгляни, есть на что.
Шкаф оказался довольно вместительным, и плотным от помещавшихся там вещей.
Лисий полушубок сразу бросился мне в глаза – дорогой, совершенно новый, вот и торговая бирка на нем.
Ба, смокинг…
В этаком в высшем свете появиться нестыдно.
Еще что-то дорогое-хорошее я хотел рассмотреть, но помешал дядин голос, и почему-то тихий совсем:
– Обрати внимание – смесь.
Я не понял о чем.
Дядя, показывая пальцем, опять проговорил тихо:
– Отменные вещи перемежаются с затрапезными.