Как только утром 20 марта 1811 г. прогремел выстрел из первой пушки в ряду выстроенных около Дома Инвалидов орудий, на Париж вдруг обрушилась неожиданная и не свойственная ему тишина. Повозки и кареты остановились, замерли на месте пешеходы, в окнах всюду появились лица людей, а ученики подняли глаза от страниц книг. И все принялись считать выстрелы, раздававшиеся один за другим через строго определенные промежутки времени. В конюшнях École Militaire (Военной школы) кавалеристы гвардии чистили коней, когда… «Внезапно звук пушки из Дома Инвалидов заставил руки прекратить движения, щетки и гребни на мгновение словно бы зависли в воздухе, – писал один молодой конный егерь. – Все умолкло, и среди множества людей и лошадей любой мог слышать шуршание мыши»{5}.
Когда в предыдущий вечер разнеслась весть о начавшихся у императрицы схватках, многие начальники и хозяева предоставили работникам внеочередной выходной, и те, переполняемые ожиданием, столпились всюду на улицах, прилегавших к дворцу Тюильри. Парижская биржа перестала работать, и единственным финансовыми сделками, совершавшимися в тот день, стали ставки и пари по поводу пола ребенка.
«Трудно даже представить себе, с каким волнением люди считали первые выстрелы пушек, – вспоминал один очевидец, ибо все знали, что двадцать один выстрел будет возвещать о рождении девочки, и целых сто выстрелов – о рождении мальчика. – Глубочайшая тишина царила до двадцать первого выстрела, когда же прогремел двадцать второй, во всех уголках Парижа одновременно раздались настоящие взрывы ликования и радостных поздравлений»{6}.
Люди словно бы сошли с ума, они бросались обнимать совершенно незнакомых им прохожих и восклицали: «Vive l'Empereur!» («Да здравствует Император!») Другие танцевали на улицах, пока в воздухе грохотали оставшиеся семьдесят восемь выстрелов этой ухающей канонады.
«Никогда прежде, даже в самые величайшие праздники, Париж не являл собой картины большей всеобщей радости, – замечал другой очевидец. – Праздновали повсюду»{7}. В небо поднялся воздушный шар с прославленным аэронавтом, мадам Бланшар, и тысячами листовок с благой вестью о случившемся, каковые она разбрасывала над сельской местностью. Гонцы с новостями скакали во всех направлениях. В тот вечер гремел салют, а столицу украсила иллюминация – даже в окнах самых бедных мансард горели свечи. В театрах ставились особые представления, художники-граверы наперегонки изготавливали слащавые картинки с изображением новорожденного чада императора, вознесенного на небо в облачках и с гирляндами лавровых венков вокруг него, поэты же строчили бравурные памятные оды. «Но чего никто не в силах передать в полной мере, – писал молодой граф Филипп-Поль де Сегюр, – так это поражающей всех дикой волны народной экзальтации, накатившейся на город, когда двадцать второй выстрел возвестил Франции о рождении наследника Наполеона и империи!»