— Дитрих, зачем ты это делаешь?
— Я хочу, чтобы ты уехала со мной.
— Зачем?
Молчание.
— Хочешь сказать, что тебе необходим ассистент?
Он смотрел на меня. Почти изучающе. Словно впервые увидел.
— А ты, — наконец уронил слова, тяжелые, как его железные
браслеты, — ты… уже не хочешь завязать со всем этим? Яна, неужели
тебе был нужен только стандартный сертификат? Я поражен.
— Я не о том говорю…
— Знаешь, кто ты? Ты крылатка, — он помолчал. Я смотрела на
него, ожидая продолжения. — Ты была на Маргарите?
— Была.
— И не видела крылаток? Их всем туристам… — он оборвал себя. — У
тебя было задание?
— Да.
— На Маргарите?
— Именно. Там химические заводы, Дитрих, военные, закрытые. А не
только туризм и купание в сгущенном воздухе.
— Да, верно, — мастер вздохнул. — Так вот, на Маргарите водятся
крылатки. Это такие птицы… ну, не птицы. В общем, твари с крыльями.
Они всю жизнь проводят в полете. Едят, спят. Рожают детенышей. У
тех сразу расправляются крылья, и они отправляются в собственный
полет. Вскоре суставы перерождаются в костную ткань, и крылатка уже
не может сложить крылья, даже если захочет. Лап у них нет, и
передвигаться по твердым поверхностям они не могут. Если крылатка
сядет на какую-нибудь скалу, то просто соскользнет с нее. Ей нечем
цепляться.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты говорила как-то, что мечтаешь вернуться к нормальной жизни.
Ты не сможешь. Тебе нечем цепляться.
— Спасибо.
— Я не хочу тебя обидеть… — он сел в изножии кровати, опустил
голову так низко, что почти уткнулся лицом в колени. — Все к
одному. Да. Я не помню, когда в последний раз так ошибался. Все...
Правильно говорят, что человек… иногда не видит того, что под самым
носом. Да. С самого начала… Вот скажи, зачем ты сбежала?
— Сбегают из тюрьмы.
— Из дома тоже сбегают, — он посмотрел на меня. — Яна, ты же
взрослый человек. Почему ты поступила как сумасшедшая девчонка —
никому ничего не сказала, угнала машину?
— Мне было бы очень тяжело расставаться с вами. И еще тяжелее
доказать вам, что мне нужно уйти. Объяснить, почему я должна.
— Объясни, почему ты должна.
— Дитрих, ты не поймешь. Ты никогда не носил погон. Извини.
— Хорошо, — он закрыл глаза. — Что мне сделать? Что мне еще
сделать, Яна?
— Я не помешал?
Я чуть не подскочила.
В открытых дверях палаты стоял Ценкович. Элия Наумович, звездный
шумер-психиатр. Дитрих уставился на него через плечо. Я видела, как
закаменело лицо мастера — пугающе, до белизны губ.