Но священник внимательно разглядывал края и углы пролома. На его лицо вдруг набежала тень.
– Давайте же! – нетерпеливо воскликнул Фламбо, протягивавший мощную загорелую руку. – Разве вам не хочется выбраться наружу?
Священник вертевший в пальцах щепку, отлетевшую от треснувшего дерева, не сразу ответил ему.
– Наружу? – задумчиво повторил он. – Пожалуй, нет. Я лучше загляну внутрь.
Он так стремительно нырнул во тьму под деревянным настилом, что широкополая пасторская шляпа слетела с его головы и осталась лежать на полу.
Фламбо снова обвел взглядом сушу и море и снова не увидел ничего, кроме стылого моря, такого же холодного, как снег, и заснеженной равнины, такой же ровной, как море. За его спиной послышался шорох, и маленький священник выбрался из дыры в полу еще быстрее, чем провалился туда. Выражение его лица было уже не сконфуженным, а решительным, и – возможно, лишь из-за снежных отсветов, – он выглядел немного более бледным, чем обычно.
– Ну как? – поинтересовался его рослый товарищ. – Вы нашли божество местного храма?
– Нет, – ответил отец Браун. – Но я нашел нечто более важное: место жертвоприношения.
– Что, черт побери, вы имеете в виду? – встревоженно спросил Фламбо.
Отец Браун не ответил. Нахмурив брови, он всмотрелся в унылый ландшафт и вдруг указал пальцем.
– Что это там за дом? – спросил он.
Проследив за направлением его пальца, Фламбо впервые увидел угол дома, стоявшего ближе, чем фермерское подворье, но большей частью скрытого за деревьями. Здание было небольшим и находилось довольно далеко от берега, но блеск позолоты указывал на то, что оно было частью курортного антуража наряду с эстрадой, миниатюрными садами и скамейками из гнутого железа.
Отец Браун соскочил с эстрады, и его друг последовал за ним. Пока они шагали в указанном направлении, деревья расступились вправо и влево, и они увидели небольшой, довольно аляповатый отель, какие часто встречаются на курортах, – заведение с дешевым баром, а не с баром-рестораном. Почти весь фасад состоял из золоченой лепнины и фигурного стекла; на фоне свинцово-серого моря и сумрачно-серых деревьев от всей этой мишуры веяло какой-то призрачной меланхолией. У обоих возникло смутное ощущение, что если в такой гостинице и можно что-нибудь съесть или выпить, это будет воображаемая ветчина и пустая кружка из пантомимы.