Здесь все было другим. Для него открылся целый мир в новом ярком свете, хранить который теперь он будет вечно. Краски, эти дивные поющие краски… Господи, сколько времени пропало даром, когда он не мог видеть эти бьющие по глазам цвета! Сколько бездарно проведенных часов в кромешной темноте! И сколько надежд, безвестно потонувших в черном облаке печали, незримо нависавшим над всем тем, чего он не видел раньше.
Какое счастье, что теперь все это позади. И какая же все-таки есть высшая справедливость в том, что, несмотря ни на что, он дождался своего часа.
– Я сейчас же бегу по домам рассказывать соседям о чуде, случившимся с моим братом! – Камелия кинулась к двери, но поэт остановил ее.
– Стой, – сказал он. – Бог здесь ни при чем. И рассказывать о моем чудесном прозрении никому не нужно.
Девушка остановилась у порога. Люций увидел слезы на ее глазах. – Но почему?
– Это мое решение, и я не собираюсь тебе его объяснять. Я знал, я всегда знал, что мой час настанет, и мне обязательно повезет. И вот он настал. И я хочу сохранить это в тайне.
– Ты хочешь скрыть такое чудо, Люций? Это ведь кощунство. Люди должны знать, какую силу имеют молитвы.
– Тут дело не в твоих молитвах. Не бог помог мне.
– Не бог? Ты не ведаешь, что говоришь. Кто, кроме бога, способен исцелить от слепоты?
Впервые Люций подумал о том, что на самом деле и не знает, кем является Венегор. Он мог быть кем угодно. И самим Дьяволом во плоти, и простым кровопийцей, пусть даже самым древним на земле.
– Один человек помог мне. Не спрашивай меня, кто он и откуда. Я и сам не знаю.
Я просто закрыл глаза и представил себе звездное небо. А когда открыл их, увидел его воочию. Случилось невероятное. Торжественное спасение отверженной души!
Miraculum, nihil aliud![1]
Назови как угодно, только не трепи кому попало. Это не их дело. Никто не должен знать о том, что я прозрел.
– Ты боишься, что если я расскажу об этом кому-нибудь, то зрение вновь покинет тебя?
Он размышлял ровно секунду, прежде чем ответить.
– Да, – снова соврал он и затаил надежду на то, что было бы неплохо заставить ее думать именно так.
Вернуться к озеру было его первым желанием после разговора с сестрой. Он понимал, что передвигаясь без помощи трости, с собакой, идущей рядом без привычного поводка, он рискует привлечь к себе излишнее внимание. И все же он решился на столь отчаянный поступок, ведь вновь хвататься за деревянную рукоятку опостылевшей палки или сжимать в руке проклятый поводок он не согласился бы ни за что на свете.