Потом появились вожатые, вызвали полицию. Она оформила дело, всё как водится. Совместными усилиями взгрустнули по поводу того, что школьному охраннику разрешен лишь револьвер. Предполагается, что из длинного оружия, как-то «узи», «эм-шестнадцать» и т. д. пуля, пробив террориста, воткнется ненароком в кого-нибудь из подопечных. А из «беретты» – погладит и дальше повальсирует.
Когда ребята высыпали посмотреть на убитого араба, один из них – Шарон Исраэли из двенадцатого класса спросил меня:
– Рувен, ты такой смелый – потому что веришь в вечную жизнь и не боишься смерти?
Тут я неожиданно вспомнил историю о том, как вел себя на допросе в ГПУ предпоследний любавичский ребе. Когда следователь направил на праведника револьвер, он сказал: «Этим вы можете напугать того, кто верит в один мир и множество богов. Я же знаю, что есть один Б-г и два мира»
Он имел в виду, что со смертью ничего не кончается, с чем я полностью согласен, но повлияло ли это на мои действия – не знаю. Может быть, на уровне подсознания, но не выше. Не отсутствие страха за ненадобностью, которое должно быть присуще религиозным людям, двигало мною и не бесстрашие бойца, но автоматизм.
Оставаясь ходячим автоматом, я приперся домой примерно в час ночи. Мой эрдель Гоша, увидев меня, поднял голову – дескать, где загулял, козел? – и снизошел с дивана, на котором, после моих бесчетных попыток пробудить в нем совесть, ему было категорически разрешено валяться. Затем он подошел ко мне и повилял хвостовой культей, что должно было означать: «Фиг с тобой. Если уж не запылился, так и быть, можешь пройтись со мной по воздуху полчасика, не больше. Сейчас самое время» Я посмотрел на часы и решил, что время все-таки не самое.
– Щас! – ответил я и, приоткрыв дверь, добавил: – Марш, отдать честь ближайшему кустику и сразу же обратно! И вообще, не трогай меня. Я – герой. Я сегодня араба убил. Будешь много выступать – разделишь его судьбу.
– Ну и сволочь же ты, – с горечью посмотрел Гоша и отправился в сочащийся ночною тьмой дверной проем выполнять мою инструкцию. Правда, не поднял лапку, как я ему велел, а присел, как последняя сука. Возможно, этим самым он хотел намекнуть на мое место под солнцем.
– Ты у меня договоришься, – заметил я ему, когда он вернулся. – «Муму», небось, читал?