– Хорошо завернул!
Меркуцио скрестил руки на груди. Нищий тоже молчал.
– Но я разверну, – сказал Меркуцио и стал вновь пить из кружки.
– Синьор Меркуцио, у вас ещё впереди много важных дел!
– Да?
– Но не зря же поднялись на границе дня и ночи и пустились в путь по опасным улицам!
– Как знать? Быть может зря?
– Но мы же здесь? Мы ждём?
– Мы ждём и жаждем. Вот вино!
– Как оно вам?
– По-моему, в нём слишком много соли.
– Соль в вине?
– Соль есть во всём, кроме вашей болтовни! – отрезал Меркуцио.
– А вы бы хотели, чтобы я рассказал вам что-то действительно стоящее, синьор Меркуцио?
– Так я вас сюда за этим и привёл!
Нищий молчал и, хитро прищурившись, смотрел на него.
– И вы готовы к долгому рассказу? – спросил нищий.
– Здесь хватит солёного вина на тысячу лет! Ну, начинайте же!
– Так слушайте, – шёпотом прохрипел старик.
Дождь лил сплошной стеной.
Это не был какой-то случайный ливень, который внезапно обрушился на город посреди чистого и безоблачного неба. Всё к этому шло. Тучи собирались с самого утра, как будто бы даже призывая своих собратьев закрыть всю Верону от солнца. Ветер не мешал им собираться, не разгонял и не сносил в какую-нибудь сторону. Совсем наоборот: ветер покинул небеса, спустился к самой земле, сквозил вдоль домов и по мостам. «Быстрей, быстрей!» – гнал он незадачливых прохожих, зачем-то покинувших очаг своего дома в такую погоду. Потом стали падать первые капли дождя. Они словно бы извинялись за будущий разгул стихии, царапались в окна и спрашивали: «Все дома?» И только потом, после блеска молнии как последнего предупреждения, грянул ливень.
В такую погоду можно было точно никого не ждать.
Джи довольно долго слонялся по дому, посидел перед окном, наблюдая дождь. Потом он лёг в кровать, но уснуть не смог. Дождь бил по стёклам, по крыше. Джи закрывал глаза, и ему казалось, что дождь не там, за окном, а вот здесь, прямо рядом с ним, стоит только протянуть руку. Он открывал глаза, видел, что рядом с ним никакого дождя нет, шёл к окну, смотрел на пустые улицы и огни в окнах соседских домов и возвращался в постель. Сон не шёл.
Тогда он достал мольберт и кисти. Джи всегда хотел стать художником, писать удивительной красоты пейзажи и портреты прекрасных незнакомок, но из-под его руки появлялись какие-то странные образы. Пейзажи входили тёмными и мрачными, девушки – хитрыми или чудаковатыми. На какое-то время он оставил живопись, но забыть краски и холст не мог.