– Откуда вино?
– Сирийское, пятилетней выдержки. Рыбу подадим позже, сперва закусите сыром.
– Ладно, иди. Будешь еще учить нас, чем закусывать.
Подавальщик виновато улыбнулся, наполнил чаши вином, пенящимся фиолетовым пузырями, и удалился. Дервиш погладил кривобокий кувшинчик и произнес:
Мне говорят кривы мои бока, что ж дрогнула горшечника рука.
– За знакомство, – добавил он, поднимая чашу.
Юноша медлил.
– Тебя что смущает? – спросил Хаджи-баба. – Пить или не пить? Не бойся. В этом заведении давние традиции. Никто не донесет. Мулам сюда вход заказан.
– Дело не в этом, – ответил Гариб, – и я вообще не мусульманин, гебр.
– Тогда тем более, пей. Сколько тебе лет?
– Восемнадцать.
– Надо же, восемнадцать. А выглядишь моложе. Мне вот уже сорок семь, а выгляжу на пятьдесят, это несправедливо. Свою жизнь я посвятил суфизму. Десять лет провел в ордене танцующих дервишей. А потом ушел от них.
– Почему? Разочаровались в учении?
– Да нет, просто голова кружиться стала, решил найти себе занятие поспокойнее. Ушел так сказать, на вольные хлеба. Теперь сам себе хозяин. Запомни, парень, главное, в жизни, это независимость. Как говорили древние философы, – потерять независимость много хуже, чем потерять невинность.
Гариб спросил:
– Что означает быть суфием?
– Освободиться от собственного я, – ответил дервиш.
– Мне это нравится, – сказал юноша и задал новый вопрос, – и все же ты мусульманин?
– Суфий не может быть только мусульманином. Многие люди говорят – мы верим только в Моисея или Христа. Другие верят ведам или священным писаниям. Но для суфия неважно кто сказал правду, тот или иной. Важна суть того, что было сказано. Если он находит истину в словах Заратуштры, он принимает ее. То же в Каббале, Коране, Библии. В действительности не может быть много религий, есть лишь одна. Как не может быть двух истин. Есть только один Бог и одна религия. Пей!
Поскольку юноша все еще колебался, дервиш произнес:
Пей, будет много мук, пока твой век не прожит.
Стечение планет не раз твой ум встревожит.
Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи
и кто-нибудь себе из них хоромы сложит.
Произнеся это четверостишие, Хаджи-баба выпил вино и поставил чашку на стол. Юноша последовал его примеру. Потом спросил:
– Какие замечательные слова. Кто это?
– Один поэт, я был знаком с ним короткое время, когда путешествовал по Ирану. Там есть такой городишко – Рей. Я жил в дервишеской ханаке. Вышел вечером во двор и увидел человека, который неотрывно смотрел на небосвод. Потом я услышал, как он произносит: