– Я нисколько не сомневаюсь, Кира Анатольевна, – заговорил Качарин тем самым каменным голосом, – что вы в курсе всего. Вы также в курсе, что на существующую зарплату вам трудно найти хорошего учителя труда, который, ко всему прочему, будет поддерживать на высоком уровне имеющееся в мастерской оборудование, а сегодня это очень ценится у руководства системы образования. Кроме того, на существующую зарплату вам трудно найти человека, который на высоком уровне будет поддерживать все прочее школьное оборудование, мебель и так далее. Вы в курсе, – заявил он с холодной наглостью, – что избавиться от меня, равно как и найти мне соответствующую замену, очень трудно, иначе вы бы это давно сделали. И потому вы терпите мое, как вы изволили выразиться, частное предпринимательство, которое еще ни разу и ничем не навредило школе.
– Да, я терплю! – налилась гневом Рогова. – Я понимаю, что вам нужен дополнительный заработок! Но я не намерена мириться с появлением в гимназии всяких непонятных личностей, обвешанных сломанными чайниками!
– Вы преувеличиваете, – позволил себе усмешку Качарин.
– В каком смысле?
– В смысле количества чайников.
– Демонстрируете чувство юмора? – тоже позволила себе усмешку, причем весьма ядовитую, Рогова, и Качарин вдруг почувствовал, что устал. От ее вида, от ее тона, от всего этого короткого противного разговора.
Он понимал, чего директриса боится, и не испытывал никакого сочувствия – ни к ней самой, ни к Галине Антоновне Пироговой, противной, в сущности, бабе, которую терпеть не могла подавляющая часть ее учеников.
– Меня не было вчера вечером в школе, и у меня не было никаких посторонних клиентов, – сказал Андрей Васильевич. – И никому из них Пирогова не нужна.
– Я очень надеюсь, – сдержанно произнесла Рогова, – что ваших клиентов в обозримом будущем и не будет. Пока идет следствие, никто из нас не вправе допустить ни одного сомнительного действия. В конце концов, вы работаете здесь пятнадцать лет, и вам не может быть безразлична репутация нашей гимназии.
«Ваша личная репутация! – брезгливо подумал Качарин. – Плевать я на нее хотел!»
Только в кабинете Кира Анатольевна позволила себе «расслабить лицо», выплеснув злость.
Уже много лет она знала за собой эту особенность: в печали и радости, разочаровании и воодушевлении, при самых разных наигранных и вполне естественных эмоциях ее округлое холеное лицо розовело, глаза блестели, а губы наливались соком. Но только искренняя злость портила лицо начисто. Оно покрывалось сизыми разводами, глаза западали и тускнели, вокруг рта образовывались кривые морщины.